ТОЧКА
На третий день полёта делать стало решительно нечего. В гондоле висела скука, и развеять её было почти так же невозможно, как и непроглядный туман за бортом.
Одно время они играли в шахматы, за отсутствием доски держа позицию в голове Альтера. Ленинградцев раз за разом увлекался и получал детский мат, но это его не слишком расстраивало, поскольку игра велась не на деньги. Затем они тем же способом провели несколько бильярдных партий, но тут уже вдвоём начинали рефлекторно размахивать руками, что в стеснённых обстоятельствах и неудобно, и небезопасно. Пришлось перейти к менее травматичным видам безделья.
К вечеру это была виртуальная переписка на воображаемом сайте знакомств. Ленинградцев умело изображал длинноногую блондинку. Альтер же, напротив, не вполне удачно представлял сам себя, часто сбивался, шутил слишком умно, так что блондинка победила.
– Знаете, коллега, – заметил Альтер, отдуваясь. – Женщина бы из вас получилась плохая – лысая, тощая, небритая.
– А из вас – хорошая. Только старая.
Из-за тумана не было видно ни неба, ни земли, вообще ничего. И если в первый день воздухоплаватели пытались приземлиться, безуспешно искали парашютный фал и цепляли якорем непроглядную пустоту, то вчера они долго и упорно взлетали. По личным ощущениям каждого, воздушный шар уже давно должен был подняться выше уровня облаков, но тогда, конечно, было бы гораздо холоднее и, главное, пропал бы туман.
Они ещё некоторое время посидели без всяких слов, потом размяли кости и, насколько это возможно в гондоле, устроились на ночлег, приняв согревающего из фляги.
Утро было тихим и безмятежным. Светило солнышко, щебетали птички. Как-то не сразу пришло осознание того, что мир вокруг изменился, туман исчез, а воздушное судно к чему-то причалило, либо же село на мель.
– Подъём, – сказал Альтер, – прибыли.
– Да? Ну и хорошо, – ответил Ленинградцев, зевая. – А то мне уже стало надоедать.
Впереди, на возвышении, виднелось розоватое здание в античном стиле, с фронтоном и колоннами. Осторожно выбравшись из покачивающейся корзины, путешественники обрели под ногами слегка податливую твердь, покрытую дециметровым слоем клубящейся облачной субстанции. Аэростат дёрнулся вверх, но якорь, намертво зацепившийся, надо полагать, ещё раньше, далеко улететь ему не дал, и воздушный шар повис на высоте нескольких метров.
– Должен заметить, – произнёс Альтер, показывая на солнце, – что одноглазый бог развеялся.
Ленинградцев на метеосводку отреагировал своеобразно: оступился и упал.
– Вы мне лучше скажите, – поднимаясь и отряхиваясь, проворчал он, – как эти боги только ходят по своим дурацким облакам? У них что, по десять ног, чтобы не падать?..
Было довольно тепло. Оглядевшись и не найдя вокруг ничего более примечательного, они сняли излишнюю верхнюю одежду, сложили её холмиком и направились к зданию. Ленинградцев больше не падал, но и не говорил, так что кроме птичьего свиста и шума глухих шагов стали различаться иные звуки. Стрекочут цикады, издали слышится шум водопада. Но самый удивительный звук – это божественный, если можно так выразиться, женский голосок, выводящий вместе с птичками песенку ни о чём. Иногда ему подпевает голос мужской, уже не такой, прямо скажем, божественный, но явно принадлежащий тому, кто владеет всем вокруг.
Путешественники приближаются к высоким колоннам, поднимаются по широким ступеням, выбираясь, наконец, из тумана; голоса всё ближе и отчётливей, почти различаются слова, но этому несколько мешает многократное эхо.
Интерьер помещения, в общем, соответствует тому, что обычно думают о древнеримских дворцах. На мраморном полу сияют солнечные блики, между колонн и статуй услужливо стоят широкие столы с фруктовыми вазами и наполненными кубками; задержавшись для пробы, Ленинградцев чуть не наступил на павлина.
– Надо постучать, – тихо говорит Ленинградцев. – Они могут быть голые.
– Может быть, – соглашается Альтер. – Но если бы я был богом, то я бы ничего не стеснялся.
– Подумаешь, я тоже... – бормочет Ленинградцев, затем, не найдя дверей, начинает громко топать и демонстративно покашливать. Голоса удивляются и умолкают.
Через некоторое время, запахивая махровый халат, им навстречу выходит косматое существо, отдалённо напоминающее Сикорского, приветствует голосом его же. Следом появляется богиня, одетая в полотенце. В ней без труда можно опознать Ленку, так что и халатный субъект – точно Сикорский, наверняка. Ведут себя, как ни в чём не бывало, новостями из внешнего мира интересуются только из вежливости, гостям предлагают апартаменты и всячески выказывают радушие, но видно, что было им хорошо и без гостей – даже, может быть, лучше.
Недолго посидев с пришельцами за столом и наскоро обсудив, что там да как, не обращая внимания на подозрительно молчаливых полупрозрачных официанток, сделанных не иначе как из облачного материала, хозяева обрисовали гостям область возможных занятий, развлечений и перемещений – можно всё, что и где угодно – и отправились по своим делам, напоследок в качестве примера всем доступного чуда произведя из хлебного мякиша полубесплотного воробья, который, чирикнув, тут же улетел.
В дальнейшем их встречи происходили нерегулярно.
Альтер поначалу порывался всех подбить на некие коллективные действия вроде изучения окрестностей и движения куда-нибудь дальше, но понимания не встретил, столкнувшись с непобедимым всеобщим индивидуализмом. Тогда, самостоятельно побродив по плодоносному саду, который начинался от здания и тянулся по склону вниз, постепенно погружаясь в подножный туман, он обнаружил гостевой домик, где и устроился. В одном из ящиков стола нашёл пачку бумаги – похоже, не потому, что это было в порядке вещей для древнеримских гостевых домиков или, допустим, райских беседок, но потому что он хотел – и принялся истязать её писательством, занятием специфически приятным и, вместе с тем, предосудительным, бесполезным, каковое мы не можем рекомендовать молодёжи ни в коем случае. Он произвёл два рассказа и полтора стихотворения и приступил, было, к роману, однако понял, что без компьютера, желательно с подключением в сеть, ничего не получится: не переписывать же горы бумаги вручную и, к тому же, куда их потом девать?..
Однажды, бродя по саду в поисках не то вдохновения, не то вообще неизвестно чего, у окорочкового дерева он увидел двух официанток, удивительно красиво подсвечиваемых как будто изнутри солнечным светом, которых, подумал он, неплохо бы использовать в качестве слушательниц. Ведь если они понимают поварённые задания и даже в состоянии отличить специи от пряностей, то поэзия, как высшая форма кулинарии, не может быть им совсем недоступна. С этой мыслью он спустился к девам, произведя пальцами сигнальный щёлчок, заставляющий их достать блокнотики и застыть в ожидании заказа. В наступившей неподвижности зазвучало:
«Ножки гусиные лучше куриных,
Лапки лягушек забавней свинины.
Ступни улиток – ну, так, ничего.
Женские ножки милее всего».
Дамы выждали положенное время, спрятали блокнотики и продолжили свои занятия без всяких слов. На более радикальные шаги вроде чтения прозы Альтер не решился. Удовлетворённый выступлением, он пошёл домой, насвистывая песенку «Потому что мы пилоты».
По оставленному на столе черновику ползла улитка. Отодрав её от текста, Альтер бросил её в открытое окно и, поколебавшись, потянулся за новым листом бумаги. Но улитки оказались и в столе, да ещё разных видов и размеров, причём, что интересно, отдавая свои обильные предпочитая поэзии. Посчитав, что странный феномен – это проявление круговорота идей в природе, собрал поклонниц и собственноручно сварил из них экспериментальный суп, который, впрочем, так и не съел.
К моменту, когда ему стало окончательно скучно, он сделал вывод, что дамы представляют собой конечный автомат* кухонного типа, к лирике равнодушный и к отношениям непригодный.
Ленинградцев развлекался иначе. Удалившись в облачную пустынь, какое-то время он устраивал себе нудистский перфоманс, но довольно скоро выяснилось, что для удовольствия нужен кто-то ещё. Тогда, проявив изобретательность и настойчивость, он слепил десяток облачных баб и мужиков, первые из которых довольно скоро приобрели вид будто выдавленных из тюбика, зато последние держались долго и даже казались вполне похожими на типичных пляжных отдыхающих – если, конечно, не слишком к ним приближаться. Но и это удовлетворения не приносило, нужна была живая, разумная плоть. Он решил свои творения одухотворять естественным способом, вдыхая в каждую заготовку содержимое собственных лёгких. Так что когда в эту отдалённую местность забрёл любопытствующий Альтер, его взгляду открылась премилая картина.
– Вижу, вы тут не скучаете, дорогой товарищ, – поздоровался Альтер.
– А то! – Ленинградцев заслонил часть своей наготы одухотворяемой куклой. – Вот, обратите внимание: бывают дуры набитые, а бывают – надутые. Люблю я это дело, – он обвёл взглядом свою пляжную мастерскую, – и вообще, я теперь святой, мне всё можно.
Помолчали.
– Ну что, пошли? – сказал Альтер, и Ленинградцев без всяких слов засобирался.
По дороге Альтер поведал товарищу, где пропадал последние дни. О том, как вернулся к воздушному шару, который давно уже сдулся и осел, как отвязал канат и затем с его помощью спускался по склону вниз, в туман. К сожалению, ничего интересного не обнаружил, чуть не свалился, но любопытство удовлетворил и, что приятно, остался жив. Говорил о том, что дальше так нельзя и надо что-то делать. Под ногами нет надёжной опоры, из жизни пропал смысл. Ленинградцев соглашался и поправлял на себе штаны.
Здание со стороны взморья – так они вдвоём называли место любопытного перепада высоты и цвета облаков, где в последнее время жил и творил Ленинградцев, – поросло мхом и диким виноградом, и если ничего не предпринимать в ближайшую сотню лет, очевидно, здание сольётся с природой. Если ничего не делать, говорил Альтер, мы все с ней сольёмся, и ничего от нас не останется. На ступеньках Ленинградцев не удержался и пнул павлина, который в последний момент всё же увернулся и неприятно закричал.
Их ждали за столом. Сикорский, побритый и одетый в деловой костюм, грыз кость от куриной ножки; его дама, в строгом платье, томно смотрела вдаль. Он поприветствовал вошедших и, глядя на них как будто через лорнет, поинтересовался новостями.
– Откуда взяться новостям? – заметил Альтер, усаживаясь. – Так, наболевшие вопросы...
– У меня вопрос ещё не наболел, – сообщил Ленинградцев, – но уже назрел. Нас тут всего четверо, а вокруг ни одной живой души. – Он понизил голос, и слова зазвучали драматически. – Сама природа подталкивает нас к тому, чтобы мы стали новыми Адамом и Евой! – Он оглядел окружающих. – Адамов, правда, целых три, но так даже лучше: этот материал просто необходим для будущего человечества. Так давайте отбросим условности!..
Сикорский отложил свою кость.
– Собственно, – вмешался Альтер, пока его товарищ не начал отбрасывать условности, – я хотел поговорить совсем о другом. О табличках.
Сикорский вопросительно кивнул.
– Просто я наконец-то понял, в чём тут дело, – продолжил Альтер, покачиваясь на стуле. – То, что мы видим вокруг, лучше всего объясняется легендой о глиняных табличках. Они ведь у вас? Их читали и прочитали, и, значит, наш мир должен был разрушиться. Но он уцелел. Он стал сжиматься, постепенно сокращаясь до размеров страны, потом города, теперь вот до некоторой окрестности этого здания. Дальше, по идее, он должен был бы сжаться до точки, исчезнуть, чтобы потом восстать, как птица Феникс, чистым и обновлённым, и тогда бы у человечества появился новый шанс. Но мы почему-то застряли. Ничего не происходит, и если ничего не делать, то ничего больше и не произойдёт. Мы сидим в бутылочном горлышке и будем сидеть здесь вечно. Если, конечно, не пошевелимся.
Сикорский встал, шепнул что-то на ухо даме и вышел. Вернулся он с сумкой, и вскоре таблички лежали на столе.
– Проблема в том, – вздохнул Альтер, – что на этом мой план кончается. Мы должны решать, что с ними делать. Для повторного чтения у нас нет специалистов, хотя можно считать, что достаточно просто провести по ним рукой, легенда не возражает. Уничтожать их как-то страшновато, возвращать некому. Прошу выдвигать идеи.
Мозговой штурм шёл вяло. Ленинградцев предположил, что таблички были прочитаны в неправильном порядке, а значит надо просто перебрать все комбинации. Альтер сообщил, что количество таких комбинаций – факториал от двадцати четырёх, то есть число, никак не меньшее, чем единица с двадцатью нулями, так что на перекладывание табличек уйдёт вся жизнь. Тогда Ленинградцев предложил прочитать их в обратном порядке – если, конечно, известен прямой. Но и этого сделать было нельзя по указанной причине, хотя саму идею Альтер признал занятной. Примерно на пятой такой идее вдруг спохватилась дама и высказалась в том смысле, что ни в каком разрушении мира ни она, ни Сикорский, ни все остальные участвовать не будут, поскольку здесь и так всё замечательно, менять ничего не надо. Обсуждение зашло в тупик и пребывало в нём довольно продолжительное время.
– Знаете, – отчего-то сказал Сикорский, – я периодически думаю, что дело ни в каких не в табличках, а в моей голове: когда-то я здорово долбанулся...
– Знаем, – отозвался Альтер, – ты рассказывал. Но это неконструктивная позиция. Ещё можно вполне логично обосновать, что мы – всего лишь идеи, которые кто-то выдумал для развлечения. Или мы сами себя выдумываем, что, в общем, то же самое, но не так обидно. На мир можно смотреть с разных сторон...
– Да, можно...
Сикорский наклонил голову набок и замер, глядя на таблички. Потом протянул руку за одной, пододвинул к себе – и воскликнул: – Так это ж – обыкновенное песочное печенье!
В полной тишине и оцепенении окружающих он поднял табличку и, как дикарь, поедающий огромного жука, сунул в рот и с хрустом откусил.
Сверкнула молния, фотографически фиксируя белые маски недоумевающих лиц, громыхнул пробирающий нутро оглушительный гром, и всё вокруг переменилось. Оказалось, что там, за стенами, которых теперь нет, по мостовой, по тротуарам, по крышам припаркованных автомобилей бьют крупнокалиберные капли дождя, и нет никакого эдемского сада, зато есть Андреевский спуск.
Ленка чихнула.
– Ой, – сказала она, – а я без зонта.
На столе, среди тарелок и бокалов, стояло блюдо с печеньем. Сикорский невозмутимо жевал.
– Ничего, – ответил Альтер, – придумаем что-нибудь. – И сумел поставить эффектную точку двумя ножками стула.
_____
* Термин из теории программирования
- См. также: Предыдущая часть