Дмитрий Королёв

ВТОРАЯ КНИГА

ЕДВА РАЗЛИЧИМАЯ НАДПИСЬ

– Сколько-сколько? – переспросил Альтер, слегка приподняв брови.

– Сто! – чётко произнёс Ленинградцев, однако тут же добавил: – Или пятьдесят. Ну, хотя бы двадцать... пять.

– Ладно, – ответствовал Альтер, доставая чёрный бумажник из внутреннего кармана своего бежевого пиджака, а оттуда – сотенную купюру приятно шелестящего и пахнущего вечной свежестью денежного цвета. – Когда отдашь? Или лучше записать в блокнотик?

Ленинградцев поморщился: – Лучше в блокнотик.

В небе летали галки. "Ленинградцев! – кричали они. – Растратчик!.." – но тот отмахивался и не отвечал.

Впереди показались железные ворота монастыря, за последние дни превращённого в современную крепость. У будки КПП, при виде человека в рясе, из-за спины которого выглядывал ствол карабина, Альтер неформально кивнул, сказал на всякий случай "это со мной", и вскоре они уже входили в одну из дверей братского корпуса. На стенах, помимо библейских цитат и светлых ликов, теперь можно было видеть иллюстрации к приёмам рукопашного боя, странички из пособия по гражданской обороне и, к тому же, инструкцию по разборке АК-47.

Пока они поднимались по лестнице, откуда-то сверху стал доноситься голос: – ...Логика здесь бессильна. Этот фрукт, этот овощ в очередной раз полез на Говерлу и, увлечённый собственным величием, споткнулся, упал и повредил себе копчик. Теперь, судя по его указам, он их подписывает сидя на унитазе. – Голос принадлежал Тариэлу Ростевановичу, который, как оказалось, нервно ходил по лестничной площадке и разговаривал по телефону, при этом выразительно жестикулируя и глядя в незримую даль.

– Минутку, – сказал он своему далёкому собеседнику и посредством улыбки поздоровался с Альтером и Питером. – Проходите, господа, там уже заседают.

Они двинулись дальше, а сзади всё доносилось: – О чём тут говорить? Он за прошлый год посадил 750 тысяч калиновых кустов, накормил своим мёдом 840 тысяч голодающих детей, и об этом пишут в газетах. Знаешь, что у него в голове? Нет, пчёлы!..

В просторной комнате не было посторонних, гостевые стулья пустовали, а присутствующие сосредоточились у председательского стола. За ним сидел Иван Семёнович.

– Как там обстановка? – обратился он к вошедшим вместо приветствия. – Настроения в городе? – Движением руки он предложил садиться. Тут же были Винарский, Ленка и другие заседатели количеством около десятка; бывший новый молодой председатель, надо сказать, отсутствовал.

– Город, в основном, равнодушен, – отвечал Альтер, – но среди заинтересованных организаций отмечается всплеск активности. Так, "Союз патриотической молодёжи" пикетирует прокуратуру; флаги, студенты, оплата почасовая. У мэрии – "Родительский комитет"; флаги, пенсионеры, всё как обычно. Под Верховным советом сидят шахтёры, под президентскими окнами – жертвы стихийного бедствия. Кажется, ещё где-то кто-то слегка бунтует, но всё же оснований для паники я не вижу. Да, ещё довольно часто нам попадались подозрительные автобусы с тонированными стёклами. Милиция, наверное.

– Очень может быть, – задумчиво произнёс Вульф. – Есть информация, что к городу стягиваются войска. И это без всяких выборов, прошу заметить. – Он значительно побарабанил пальцами по столу. – А что слышно о "ревнителях"?

– Их самих пока не слышно. Кстати, сейчас проходит большой концерт поп-музыки под открытым небом. Участвуют Шевчук и Кураев, ещё какие-то братья и попы.

– Кураев? Андрей Вячеславович? Ну, как же, знаю, от него можно ожидать всякого... Ладно, обсудим это позже, спасибо. Валерий Абрамович, а что у вас?

Винарский взъерошил свою шевелюру, оглянулся на Ленку и заговорил: – Как нам и было поручено, мы подготовили несколько смелых и неожиданных концептуальных набросков. Концепция первая. Строим примерно 14 дирижаблей в форме летающих тарелок и под покровом ночи поднимаем их над городом. Оборудованные мощными прожекторами и динамиками, наши тарелки наводят лучи света на окна администрации президента, а затем...

– Идея интересная, – вежливо перебил Вульф, – но будем реалистами: дирижабли нам финансировать никто не станет, и времени на постройку всё равно нет. Давайте перейдём к менее затратным проектам.

– Хорошо, – легко принял удар Винарский, – концепция вторая. Нам понадобится где-то около 11 атлетов и театральный реквизит, чтобы переодеть их в древних греков. Предварительно мы их развозим по пригородам, снабжаем громкоговорителями, и вот, рано утром наши древние греки, вбегая в просыпающийся город...

– Не получится, – вмешался вернувшийся Тариэл Ростеванович. – Во-первых, на подъездах к городу наблюдаются внутренние войска. Во-вторых, очень велик риск, что этих марафонцев остановит милиция и препроводит в ближайшее отделение скорой психиатрической помощи. Ведь чтобы переодеть их в древних греков, достаточно их будет просто раздеть.

– Гм, в самом деле... Тогда концепция третья... В дело пойдут ориентировочно 7 полотнищ размером со средний многоэтажный дом...

Ленка повернулась к Альтеру и тихонько шепнула: – Такой большой, а такой маленький!

Тот немного подумал и ответил: – Точно. Как-нибудь скажи ему, что так он никогда не вырастет.

– ...И вот, на центральной площади с первыми лучами солнца ранние прохожие, туристы и случайные специальные корреспонденты главных телеканалов и газет видят, как на них с плакатов обрушивается наш тщательно подготовленный текст... – Докладчик огляделся, будто ожидая, что его снова бесцеремонно перебьют, однако протестов не встретил. – Собственно, сам текст я ещё не написал. Но это пустяки, рука набита. Уже до конца заседания, думаю, сатирические куплеты будут готовы.

– Интересно, – немного озадаченно произнёс Вульф. – Что же, план по смелости вы, безусловно, выполнили. Если куплеты получатся такими же яркими, будет очень неплохо, будет хорошо. Что-нибудь вроде "Наш верховный пчеловод верховодит круглый год"... Распространим, используем. Тариэл Ростеванович, а как дела на восточном фронте?

– Ситуация тревожная. Сикорский на связь не выходит. Весьма вероятно, что он попал в эрбильские беспорядки, но пока в сводках о пострадавших иностранцах ничего на него похожего не встречалось. Возможно, он всё ещё бродит в горах с американцами. Не исключено, что там возникли какие-то сложности.

– Другими словами, нам ничего не известно, кроме того, что и так было известно раньше?

– Не совсем...

Тут в дверях появился монах, торопливо подошёл к председателю, склонился к его уху и что-то живо зашептал. Затем поднялся, окинул присутствующих встревоженным взглядом и, сопровождаемый всеобщим молчанием, поспешно удалился.

– Ну что же, – после недолгой паузы сказал Вульф, – дело принимает весьма занятный оборот. К монастырю движется толпа, вооружённая хоругвями и пивными бутылками. Бить раскольников.

– А раскольников – это кого? – осторожно спросила Ленка.

– Это нас, – безмятежно ответил Альтер.

– Нас? – напрягся Винарский.

– Не совсем, – повторил Тариэл Ростеванович уже в другом контексте. – Мы-то здесь просто арендуем посещение. Но, думаю, склонять к покаянию будут всех, кого поймают. Короче, господа: надо делать ноги.

Господа принялись вставать и суетиться, но их разом смутила нарочитая неподвижность Вульфа. К тому же, он весьма выразительно и серьёзно улыбался. Где-то вдали, за окнами, послышалось беспокойное движение.

– Прошу не волноваться, мы в ловушке. – Он выдержал драматическую паузу и смягчился. – Надо подождать до вечера; к ночи или до утра они разойдутся. Эти стены выдерживали половецкие набеги, так что атаку хоругвеносцев мы уж как-нибудь переживём. У меня есть бутерброды.

В дверях снова появился посыльный и протопал к председателю, что-то ему прошептал и опять удалился. Иван Семёнович покивал ему во след. Затем попросил Альтера с Ленинградцевым откликнуться на просьбу коллег в чёрном и установить им на колокольне камеру, для расширения их кругозора в буквальном смысле.

– Ну, а мы с вами, господа, – взял он в оборот остальных, – поговорим о причинах последних событий, и как нам лучше реагировать.

– Нечего и думать, – откликнулся Тариэл Ростеванович, – всё из-за него, из-за этого – тьфу. Никакое население не выдержит...

Когда Альтер с Питером были в дверях, клуб, как обычно, творчески гудел, и последнее, что они услышали, были слова Леночки:

– Вот вы думаете, думаете, а я знаю, что всё из-за ваших глиняных табличек.

Двор был полон сосредоточенной беготни озадаченного чёрнорясного люда. Кто-то из-за стены кричал в мегафон что-то неразборчиво-гневное; там, за стеной, чувствовалось волнение толпы.

В руках у Ленинградцева – ценный оптический прибор, он несёт его бережно, как птенца исчезающего вида. В карманах – разнообразная электроника, отвёртка и моток изоленты. Альтер несёт нож.

– Вот я не совсем понимаю... – задумчиво произносит Ленинградцев. – Что, правда, кому-то нужны эти таблички? Ладно: Ленка, можно предположить, выдумывает. Но у меня, например, некоторые случайные знакомые между делом табличками интересовались. Нет, совсем не понимаю.

– Давайте разберёмся, дорогой коллега. С одной стороны, это могли быть обыкновенные ничего не значащие разговоры. Ведь ваши случайные знакомые читают газеты? А Тариэл Ростеванович, между нами, недавно подсунул "Правительственному курьеру" статью об отечественном, трипольском приоритете в клинописи; под идиотским псевдонимом, конечно. Подобное объяснение – самое правдоподобное. С другой стороны, ничто не мешает нам прибегнуть и к менее вероятным предположениям. Так, известно, что г-н Сикорский несколько месяцев назад вывез из Курдистана некие артефакты, имеющие вид глиняных табличек. Вместе с ними он привёз легенду, из которой следует, что клинописный приоритет всё-таки принадлежит не нашему отечеству, а некоему ближневосточному божеству, и, кроме того, судя по дальнейшим событиям, сами таблички вполне могут быть не сувенирной поделкой, а древними страницами клинописной "Книги превращений". Таблички, разбросанные по свету между реками Тигр и Евфрат, время от времени повергают мир во тьму или вызывают разнообразные катаклизмы – и действительно: там, на Ближнем Востоке, никогда не было спокойно. Далее, нетрудно представить, как таблички распространялись – сами по себе, с глупыми туристами или алчными злодеями – по странам и континентам, как великие державы используют это разрушительное оружие в борьбе за мировое господство, как устраивают тайные конференции, подписывают тайные протоколы по тайному нераспространению...

Они пересекли двор и вошли в колокольню. Наверх вела витая лестница.

– С третьей стороны, – не останавливался Альтер, – достаточно оглянуться вокруг, чтобы увидеть... – Однако Ленинградцев по сторонам если и оглядывался, то видел только стены и лестницу. Он шёл, почти не слыша словесных построений Альтера, которого занесло уж совсем куда-то не туда – "... и они стали спорить о существе бога, и есть ли у того борода; одни говорили, что, будучи образцом и подобием человека, бог только таким и возможен; другие обзывали первых бородавцами и..."

Они понимались; у Ленинградцева слегка шумело в голове. Он видел стены и лестницу, однако в то же время он будто бы видел и сквозь них: ему казалось, что там, далеко внизу, уже собралась возбуждённая толпа и ждёт, когда же на вершине башни, возведённой, чтобы вернуть ужасную книгу её владельцу, появится он, Ленинградцев, с его тяжкой ношей.

Но вот впереди показался свет, и они оказались в двух шагах от оконных прорезей, в продуваемой ветром комнатке с колоколами и верёвками. Один замолчал, другой стряхнул наваждение, и оба осторожно посмотрели вниз. Под колокольней деловито сновали монахи. А за воротами собирался народ.

– Вы как хотите,– проговорил Ленинградцев, – а я думаю, что без глиняных табличек здесь не обошлось. Посмотрите, они ж там, – он кивнул в сторону зазаборья, – все ненормальные.

Народ шумит. Звучат футбольные сирены, раздаётся нестройный смех. Кто-то гулко говорит в мегафон. Альтер, оставив Ленинградцеву техническую часть проекта, всматривается и наблюдает.

– Нормальные или нет, – говорит он, – однозначно сказать сейчас нельзя, потому что норма – это простая статистическая функция, всего лишь свойство большинства. Вон там стоит отряд, вооружённый бейсбольными битами. Их много. А вот тот человечек интеллигентного вида, по отношению к ним он – ненормальный, потому что у него в руках клюшка для гольфа. Минуточку, так это же наш главный ревнитель!

Ленинградцев заканчивает монтажные работы и высматривает в толпе несостоявшегося молодого председателя. Внизу между тем с удивительной скоростью разворачивается то ли трибуна, то ли сцена. Вот её ещё не было, а вот на ней уже проверяет микрофон сам г-н Шевчук.

– Раз-два, раз-два. По врагам православия!.. – задорно хрипит знакомый голос.

Ухмылка на лице Альтера становится кривой, и он говорит: – Так, идём. Скоро будет акустическая атака.

Когда они оказались внизу, Ленинградцев сказал, что ему надо задержаться. Потом, оставшись один, он огляделся, увидел одинокое здание, которое он про себя решил считать часовней, и медленно пошёл туда. Над монастырём кружила стая чёрных птиц, картаво крича что-то невразумительно-пророческое. "Питирим!.. Пилигрим!.." Ленинградцев смотрел на них с неприязнью.

Дверь открылась легко, но со скрипом. Внутри никого не было; местами громоздился церковный хлам. В пыльном полумраке из высокого окна ярким лучом падал свет – и падал он на прислонённое к стене распятие. Ленинградцев направился к сияющему божьему лику. Наклонился, затем опустился на колени. Неожиданно чихнул, утёрся рукавом. "Боже! – сказал он вполголоса, – боже! Какие они все дураки..."

Постояв так с минуту, встал, огляделся, направился к выходу. По дороге приостановился у пыльного ящика с едва различимой надписью: "Для пожертвований". Достал из кармана сотенную купюру. Бросил её в жертвенный ящик и вышел вон.