ЯДОНЕ КОАБЕ НОТР
Большой босс чуть наклонился над неподвижным телом, потом задумчиво пошевелил ногой изломанные крылья Махараша. Собственно, это были всего лишь обрывки простыни, летать на которых в действительности было практически невозможно. Сикорский смотрел на эту самую действительность со здоровым скепсисом и всё ждал, когда же его отравленный разум перестанет воспринимать её без утомительных метаморфоз – но пока приходилось терпеть. И наблюдать, как шеф неторопливо почёсывает собственный хобот.
На пороге появился маленький доктор с обрывком стетоскопа на шее. Большой босс остановил его жестом руки, а затем, с силой пнув тело под ногами, громко произнёс: -He wanted to trick us?! – От сотрясения воздуха на землю посыпались остатки не опавшего стекла. Он криво ухмыльнулся и полез к себе за пазуху. Достав оттуда свёрток, он извлёк из него три глиняных таблички.
– Этмеа моане махт, – услышал Сикорский нечто вроде заклинания на неизвестном языке, прозвучавшего в наступившей тишине подобно дальним раскатам грома.
Шеф снова наклонил голову, пробежал пальцами по письменам и возложил две таблички себе на плечи, а третью – на темя.
– Кувебе тиа оге! – небо содрогнулось, и вдруг из плеч большого босса выросли огромные, блестящие иссиня-чёрным отливом драконьи крылья. Шея удлинилась, а на темени прорезался лиловый глаз, откуда начало струиться ничем не сдерживаемое свечение. Доктор беззвучно рухнул на пол. Шеф завёл крылья за спину, таблички положил на капот джипа, а затем направил своё новое око вниз, на Махараша.
Лиловый луч упёрся в омертвевшее тело. С минуту не происходило ничего, но потом... Тело дёрнулось в страшной судороге, приподнялось и беззвучно встало. Лицо его не было отмечено присутствием какой-либо мысли, и казалось, что пошатывающийся безвольный организм держится исключительно на невидимых нитях.
– Where are other tablets? Show! – снова раздался голос шефа.
Махараш вытянул правую руку перед собой и стал поворачиваться на месте, несколько раз ненадолго замирая. Затем остановился окончательно, чётко указывая на Сикорского. Шеф перевёл взгляд, и Сикорского объял мягкий одухотворяющий свет.
– My friend, what does it mean? – Голос пронзал сознание. – What do you know about old clay tablets?
Сикорский почувствовал, как им овладевает досадное, едва сдерживаемое желание рассказать ничем не прикрытую правду. Запинаясь, он выдавил из себя несколько слов, что-де этот Махараш, вероятно, просто имеет в виду северо-западное направление, вообще, а что касается табличек...
Но договорить не пришлось: внезапно раздался грохот совершенно неожиданной природы. Это не было обрушение камней или громыхание неба. Это была стрельба.
Шеф страшно крикнул и схватился за шею; лиловый луч дёрнулся, резко пробежал по холмам и погас. В здании отключился свет, и снаружи стало темно. Персонал, из окон и, судя по звукам, частично выбравшись наружу, открыл ответный огонь. Охранник метал молнии.
Нападающие приближались. Кто бы это ни был, Сикорский меньше всего хотел попасть под пулю, и потому наблюдал за происходящим, отползая в сторону. Оттуда, правда, тоже стреляли. Тут он увидел, как шеф, сначала сунувшись в джип, но, не сумев поместиться, принялся бежать, на ходу расправляя крылья. Бегущая тень неслась прямо на Сикорского, и, уже отрываясь от земли, шеф, как хищная птица, подхватил его и стал набирать высоту. Через мгновение просвистело несколько пуль. Шеф глухо ухнул и замахал крыльями резче. Поднявшись над строениями, он устремился на северо-запад, и где-то там, за пределами кровавого действа и вообще всякой цивилизации, забросил Сикорского себе за спину. У того перед глазами закружились звёзды, и он, вжимаясь в своего крылатого коня, погрузился в тягучую, как стынущая карамель, бездну бессловесного сна.
Очнулся только утром. Осознав, что летит над пустыней совершенно неестественным способом, он сказал себе, что быть такого не может, а раз так, то не исключено, что он и не летит вовсе, а, допустим, едет на джипе, только этого не ощущает и не видит. Стало быть, экспериментальные таблетки всё ещё действуют... С другой стороны, от жуткого холода сводит руки и ноги, это чувствуется вполне явственно. Шеф не издавал никаких осмысленных звуков и на попытки принуждения к посадке не реагировал. Он молчал, и только ветер свистел в его кожистых крыльях, размеренно совершающих свою механическую работу. Так солнце постепенно перевалило через верхнюю точку и уже скатывалось к западу. У Сикорского не с кем было поговорить, и тогда он в первый раз обратился к небу. "К вашему сведению, – подумал он, поскольку произносить слова вслух не было никакого резона, – в событиях последних дней нет никакой логики. За долгие годы я был приучен наблюдать реальность в виде людей и домов, тригонометрических формул и товарообменных операций. Но теперь я вынужден мириться с лиловыми лучами из глаз и оживлением покойников. Если так будет и дальше, мне придётся усомниться во вселенском равнодушии к моей скромной персоне. Как будто действительность играет со мной в кошки-мышки..."
Позже он подумал, но уже сугубо для себя, что, в сущности, нет никакой разницы, как представляется реальность, в виде драконов или джипов. Так или иначе, лично он движется к турецкой границе. Шеф – тоже, хотя неизвестно, в каком качестве он спустится на землю. Если крылатость с хоботастостью пройдут, можно будет считать, что затяжной наркотический бред наконец-то позади. Если же нет, то и ладно. А вот охранник наверняка сражён в бою. Американцами. Или конкурентами шефа.
Время тянулось. Желудок сжался в комок, не терпелось всё вокруг немедленно прекратить. Постепенно Сикорским овладело настолько острое чувство мировой несправедливости, что он затосковал и принялся бесцельно отправлять в пространство неуклюжие экспромты про серое небо и серые дни, которые тут же разваливались и исчезали. Так продолжалось, пока он сам себе не улыбнулся и не подумал, что было бы неплохо осчастливить планету идеей серых стихов. Эта мысль тоже, впрочем, развеялась, как облачко сизого пара, но пока этого не произошло, Сикорский не без удовольствия рассматривал её со всех сторон.
Когда солнце почти опустилось, в стороне он разглядел вертолёт. Хотел помахать ему рукой, но сдержался, и тот проследовал мимо.
А затем большая птица, некогда бывшая шефом, перестала махать крыльями. Она спланировала, будто спускаясь по воздушному холму, и почти без потрясения легла на каменистую почву. Наездник кувыркнулся вперёд, но улетел недалеко и не больно.
Встал на ноги с трудом. Размявшись, первым делом удостоверился, что его ручной дракон больше не подаёт признаков жизни. Ни пульса, ни дыхания, ни реакции зрачков на свет. Затем обошёл вокруг. Крылья потрёпаны, местами имеются дыры. Тело под разодранным пиджаком производит впечатление тугого узла из натруженных мышц. Но больше всего потрясает воображение шея. Почему-то всё остальное кажется ещё так или иначе объяснимым, но вот как шея может удлиниться чуть ли не на метр... нет, невозможно. Согласившись на этом нехитром заключении с самим собой, Сикорский перешёл к изучению главного – карманов шефского пиджака. Там нашлись бумажник с деньгами разного достоинства и происхождения, в уважительном количестве, и некие таблетки, которые Сикорский с отвращением выбросил в песок. Затем, доставая из-под увесистой туши придавленные полы пиджака, также он вытащил пристёгнутую к ремню кобуру. Переместив оттуда пистолет себе за пояс, вскоре он обнаружил и последний трофей – чудом уцелевшие глиняные таблички.
Больше из ситуации извлечь было нечего, разве что лечь рядом и умереть. Не пройдёт и нескольких лет, как объеденные шакалами кости обнаружит какая-нибудь этнографическая экспедиция и квалифицирует находку в составе дракона и наездника, вероятно, как искусную, но безуспешную поделку для привлечения туристов. Он сделал несколько шагов на северо-запад, оглянулся. В последний раз посмотрел на шефа. Могли бы получиться неплохие драконьи сапоги... Пожал плечами и двинулся в путь.
Он шёл, иногда поглядывая в небо, где начинали загораться звёзды. Странное чувство пустоты ощущал он внутри себя. Не только из-за голода, который уже перестал паниковать и свернулся калачиком, издавая жалкий скулёж скорее для проформы. Нет, пустота имела иную природу: ещё недавно был вполне определённый смысл борьбы – но вот теперь враг повержен, и даже есть весьма приличная денежная компенсация. Осталось только добраться до дома. И можно жить... Однако же чего-то не хватает.
Если сюда залетают вертолёты, то не так далеко отсюда есть военная база, а там, глядишь, и люди. Пересечь или почти пересечь пустыню за день – вполне реально, на крыльях или на колёсах. А значит, по всем признакам, идти осталось недолго.
И действительно, вскоре показались огни. По мере приближения стало ясно, что это не военная база: размер не тот и нет геометрического порядка. На город не похоже. Деревня? Стоянка археологов? Сикорский поколебался, не достать ли ему пистолет. А может быть, стоит их просто обойти? Наверное, да. Но неплохо бы разжиться провизией.
В тот волнительный момент, когда от пищецентрических мыслей проснулся и распереживался желудок, Сикорский кто-то направил в глаза фонарь, в свете которого также было видно дуло автомата.
– Hello, mister. Where are you from? – вопрос прозвучал не столько дружелюбно, сколько удивлённо.
Сикорский в нескольких словах признался, что он – большой любитель сафари, отбился от группы, вынужден был своё транспортное средство бросить, долго брёл по пустыне и вот, наконец-то, вышел людям.
– I've seen a helicopter finding you. We don't like helicopters. We don't like foreigners at all. Let's go to our big boss. He'll decide your fate.
Аргументы автоматчика показались вполне убедительными, и через некоторое время Сикорский шёл по лагерю мимо военных палаток, пятнистых автомобилей, а также костров, откуда частенько исходил одуряющий запах приготовляемой пищи. Вскоре вокруг него образовалась группа сопровождения из любопытствующих мужчин с наружностью убийц.
Прежде чем предстать перед человеком в белых одеяниях, своей бородой и манерой держаться напоминающим Усаму бин Ладена, Сикорскому пришлось расстаться с пистолетом и бумажником. Они были преподнесены вершителю судеб, сидевшему на коврике в освещении костра и взиравшему на суету вокруг весьма рассеянно. Он глянул мельком на пришельца и безо всяких эмоций произнёс: – ليس السائحة.
Пленника тут же схватили и, судя по всему и образно говоря, уже собирались поставить к ближайшей стенке, но из-за пазухи Сикорского вывалились оставленные без внимания глиняные таблички, что вызвало у человека на коврике заметный интерес: он приподнялся, посмотрел на них в свете услужливо направленного фонаря и сказал: – You are not a tourist. Who are you? Tell me true and save your life.
– As you wish, -ответил Сикорский, с достоинством стряхнул с себя чужие руки и, присев ненадолго, поднял таблички. Он сказал, что, конечно же, не турист. Опытному взгляду это видно, а прочим лучше быть не в курсе. Лучше не знать всей правды, потому что столкновение с ней может оказаться слишком жёстким. Вы уверены, что им не стоит спрятаться, пока я не начал демонстрировать, кто я такой?..
На дружный смех он отреагировал молча. Взял таблички и пробежался по ним пальцами. Две положил себе на плечи, третью – на макушку. И только потом крикнул: – Этмеа куабе махт!
После паузы добавил: – Ядоне коабе нотр!
Ничего не происходило.
Помолчав, он уже не так громко произнёс: – Тиа оге! – И тут началось. На звёзды вмиг наползла тьма, подул холодный ветер, и где-то вдали послышался низкий протяжный гул, как будто там принялся бормотать во сне потревоженный великан. Дрогнула земля; в стороне на горизонте вспыхнуло зарево.
– Okay, – сказал человек в белом, – it's enough. – Он поднял с коврика бумажник и деловито в него полез. Пересчитав наскоро деньги, на миг задержался, как будто раздумывая, насколько сумма является чрезмерной. А затем поднёс к бумажнику фонарь и в задумчивой неподвижности провёл не менее минуты.
Сикорский между тем сложил глиняные таблички обратно. Волнение природы утихло, и только лёгкий ветер трепетал в одеяниях взволнованных людей. Человек в белом встал и заговорил. Он выражался путано и пространно, однако из слов его всё же можно было понять, что он был когда-то знаком с учителем господина, изволившего только что обеспокоить природу колдовством; более того, он имел когда-то давно с оным учителем общий пиротехнический бизнес, расстался полюбовно и сохранил самые лучшие воспоминания о тех временах. Можно по-разному относиться к увлечению магией, но определённо можно сказать, что страшнее самого страшного колдуна – его ученик. Мы отпустим нашего гостя и снабдим всем необходимым. Хафиз доставит его до города. Пусть сопутствует ему удача и в добрый путь.
Люби вокруг пришли в движение, и в мгновение ока Сикорский оказался в джипе, мчащемся на северо-запад. Радостное волнение переполняло душу, а у сердца приятной тяжестью лежал бумажник с деньгами, визитками и фотокарточками прежнего владельца. Глиняные таблички оттягивали карман и вовсе бесценным грузом. Сикорский блаженно дремал, переваривая добрый кусок мяса и весь прошедший день. Единственное, что немного беспокоило – это безвозвратная потеря собственных документов. Но ещё при отъезде Хафиз в нескольких известных ему словах дал понять, что с паспортом проблемы не будет. Поэтому беспокойная мысль, в конце концов, свернулась калачиком и заснула вместе с хозяином.
Под утро они прибыли в город, где ненадолго задержались в неплохо законспирированной лаборатории на дому, откуда Сикорский вышел мытый, бритый, в новой одежде и с паспортом гражданина Монголии Шагдарсурэна Уламбаяра с открытыми визами в несколько направлений.
Потом такси, Стамбул, аэропорт, бессмысленные газеты, самолёт, стюардессы, барашки облаков, вкус Родины из пластиковой посуды, и вот уже пора бы приземлиться. Пора бы домой.
Под облаками почти ничего не разглядеть. Лишь изредка в просветах видны заснеженные поля да тень самолёта, отдалённо напоминающая редкого для этих широт парящего дракона.
- См. также: Предыдущая часть, Продолжение