ГАБАР ГАРИБ
Автомобиль покачивался, будто лёгкий прогулочный катер. Передний вид загораживали две широких армейских спины американского образца; штурман шелестел то ли картой, то ли газетой; водитель сосредоточенно молчал.
Она проснулась и, ничего не говоря, заморгала, всё ещё держа голову у него на плече. Потом приподнялась и откинулась на спинку сидения, уставившись в потолок. За окнами проплывала каменистая пустыня.
– Чего молчишь? – спросил он.
Она ответила: – Никак не выходит из головы одеяло. Наверное, гости отеля после себя нечасто оставляют одеяла с дырками.
– Нашла о чём думать. Ничего, заменят по страховке или заштопают.
До весьма условной линии границы было недалеко; солнце поднималось медленно. Если бы на него смотрел поэт, он мог бы сказать, что оно похоже на глаз большого медного дракона. Но в автомобиле поэтов не было.
Некоторое время они ехали по переплетающимся следам от широких колёс и траков. Если бы на эти следы смотрел человек, интересующийся ближневосточными делами, то наблюдаемой картине легко нашлось бы объяснение. Прокатившись туда и обратно, недавно турецкая армия в очередной раз пыталась вернуть к мирной жизни активистов Курдской Рабочей Партии – разумеется, путём прямого физического воздействия. Никто из них после этого к станку не стал, однако в Багдаде снова кто-то бросил гранату в американское посольство.
Сикорский в окно не смотрел; безлюдные пространства казались ему бессодержательными. Он беспечно похлопывал по своему портфелю, который подобно любимому коту привычно возлежал у хозяина на коленях.
С переднего сидения послышался голос:
– By the way, Cate. We have been surprised who has kidnapped the doctor. Ghabar Gharib.*
– Кто?!! – удивлённо прохрипел Сикорский.
– Gharib, – повторил военный и отвернулся.
Последовала весьма продолжительная пауза, наполненная разве что тяжёлым дыханием автомобиля.
– Катька, а что вам о нём известно?
– Габар Гариб – действующий полевой командир, лояльный "Свободному Курдистану", – будто читая досье, отозвалась она. – В прошлом – член "Иракского национального совета"; сотрудничал с войсками США при операции "Восстановление комфорта". Но в последнее время подозревается в акциях, противоречащих американским интересам. Проживает в Эрбиле.
Сикорский посмотрел на неё поверх очков:
– И это всё? Эх вы, скучные американцы с англичанцами! У вас даже сметана называется salad cream. – Он широко улыбнулся. – А ведь про Габара Гариба рассказывают легенды. Что, ты не слышала?.. Ну, тогда слушай. – Он стал говорить с увлечением, то понижая, то возвышая голос, и если бы в салоне всё-таки находилась поэтическая натура с утончённым, до дыр, чутьём, то она бы так впечатлилась тканью повествования, что вообразила бы и себе, и другим эту историю не в пересказе Сикорского, а в изложении, конечно же, того, от кого он её услышал – доктора Махараша. Как он устремляет в неведомое свой пронзительный взор, как он значительно поглаживает подбородок и как он, покачиваясь в кресле, наполняет комнату медитативным ритмом и, выдыхая кальянный дым вперемежку со словами, создаёт в пространстве силуэты вещей, людей и событий.
Маленький Габар не знал ни матери, ни отца и жил у пастуха, из хозяйства имевшего только ветхий дом да козу.
Жили они так бедно, что когда коза перестала давать молоко, старик заплакал и отвёл её на скотобойню, а когда вернулся, позвал мальчика и сказал: "Вот тебе немного денег, возьми остатки лепёшек и посох. Ты уже вырос. Иди, Габар, иди и не оглядывайся. Больше я ничего не могу для тебя сделать".
Мальчик вздохнул и отправился из селения прочь.
На третий день пути он добрался до большого города с множеством людей, площадей и дворцов. Деньги он истратил в харчевне, и когда он доедал картошку-фри, ему захотелось поговорить с кем-нибудь из горожан. Он подозвал к себе юношу-уборщика и спросил, как бы в этой области мира можно было устроиться маленькому мальчику, если у него больше нет денег.
"Я, вообще-то, занят, – сказал уборщик, – но вижу в тебе отражение своего босоногого детства. Сейчас здесь свободно место зазывалы. Если хочешь, можешь подойти к управляющему – на нём белая рубашка с бейджиком". Мальчик обрадовался, но всё же спросил, что же случилось с предыдущим зазывалой. "Он стал уборщиком" – был немного смущённый ответ. А что же дальше? "Дальше можно стать кассиром или даже поваром. Если быть у начальства на хорошем счету, оно замолвит словечко, и тогда банк даст много денег, чтобы ты купил себе дом. Правда, потом отдавать банку придётся гораздо больше денег, чем ты взял, но зато у тебя для этого будет почти вся жизнь". А дальше? Как скоро можно оказаться управляющим и ходить в белой рубашке? "Никогда, – нахмурился уборщик. – Также ты никогда не будешь банкиром или градоначальником. Ты даже не будешь зазывалой. Иди, я уберу за тобой. Больше я ничего не могу для тебя сделать". Габар огорчился и пошёл бродить по городу, размышляя над тем, как странно устроена жизнь.
После полудня он забрёл на рынок, где его внимание привлёк заклинатель змей. Тот играл на флейте, заставляя подниматься со дна плетёной корзины шипящую кобру, которая при этом покачивалась из стороны в сторону и раздувала в танце свой капюшон. Когда флейта умолкла и кобра укрылась в сосуде, а заклинатель подобрал брошенные ему монеты, Габар приблизился и спросил, можно ли научиться этому искусству мальчику, у которого совсем нет денег.
"Ты мог бы стать моим учеником, – ответил заклинатель, находящийся в философском расположении духа из-за неудовлетворённости скудным заработком, – но тогда бы тебе пришлось узнать всё то, что скрывается за колдовством представления. Ты бы понял, что змеи просто боятся флейты, которой во время дрессировки мы пользуемся как дубинкой. Ты бы понял, что мы просто создаём иллюзию чуда – точно так же, как создают иллюзию счастья в Макдональдсе. И ты бы понял, что настоящим чудом является только то, что люди готовы платить за пустые иллюзии настоящими деньгами". Габар задумался и спросил, нельзя ли получать деньги, вовсе не обманывая людей. Заклинатель совсем огорчился и сказал: "Нет, это бы пошатнуло основы мироздания, чего не может себе позволить ни один факир. Поразмысли над этим. А теперь иди, мне ещё нужно обдумать новый трюк. Больше я ничего не могу для тебя сделать". Габар совсем расстроился и в одиночестве бродил по улицам до вечера.
Когда уже темнело, он оказался под окнами дворцовой кухни, от которой и за сорок шагов были слышны запахи такой притягательности, что устоять на месте было невозможно. Видимо, поэтому рядом не оказалось охраны. Подгоняемый голодом и любопытством, он подобрался к неплотно закрытому окну. Шевеля ноздрями от одуряющих ароматов, заглянул внутрь и увидел, что там никого нет. И, сам не заметив, как, мигом очутился среди котлов, горшков и кастрюль. Конечно, они загремели. Когда его ловили поварята, он сражался, как тигр. Когда за ним гонялся повар, он увёртывался, как барс. И лишь когда его загнали в угол стражники и направили на него своё смертоносное оружие, он вдруг стал похож на нашкодившего котёнка с ангельскими глазами.
После ужина происшествием заинтересовался хозяин и велел нарушителя спокойствия привести к нему, дабы как-то развеяться и не впасть от плотной пищи в преждевременный сон. "Как тебя зовут, мальчик?" – спросил он и предложил маленькому пленнику в своё оправдание рассказать, как да зачем тот опрокинул жаркое и перебил половину горшков на кухне. Габар начал издалека. Он поведал и о потерянных родителях, и о козе, у которой пропало молоко, и, конечно, о своём путешествии, закончившемся так удручающе. Хозяин довольно неожиданно растрогался и даже радостно утёр слезу и сказал: "Я сам рос бедным сиротой среди коз и овец, и когда пришло время, отправился в дальний путь на поиски счастья. По дороге я встретил разбойников, которые на своих джипах вначале хотели на меня поохотиться, но я бегал так резво, что меня пожалели и приютили. Эти открытые и смелые люди силой оружия, подкупа и махинаций боролись с несовершенством мира. Я был способным мальчиком, и постепенно стал для них своим. А когда главарь, заменивший мне родителя, умер от неосторожного обращения с котировками акций, я занял его место... Что же, мы не станем тебя вышвыривать на улицу и примем в свой дом и свою семью. Но ты должен будешь исполнить три моих желания; это очень важные дела, которыми я и сам бы давно занялся, да руки никак не доходят".
Утром Габар получил приличную одежду, умеренное финансирование и надёжную охрану в лице двух крепких и молчаливых стражей – на всякий случай и чтобы не сбежал. Обдумывать первое задание, целью которого было надолго испортить аппетит людоеда, жившего по соседству, он двинулся за пределы дворца, к людям. Он снова направлял свои ноги по улицам и смотрел по сторонам, слушая, о чём толкует народ. Снова зашёл на рынок и даже купил флейту заклинателя змей. Но толковых мыслей, однако, насчёт людоеда никак не появлялось. И тогда, оттягивая час, когда придётся сознаться своему покровителю в неспособности что-либо сделать, Габар завернул во вчерашнюю харчевню и долго беседовал со своим знакомым, вынуждая охранников скучать снаружи. Здесь-то у него и сложился весьма хитроумный план.
Людоед был богатым банкиром и с удовольствием давал деньги в долг. Правда, те, кто потом не мог расплатиться, затем по договору поступали в полное распоряжение людоеда. И, прежде чем съесть их до конца, он любил проводить с ними лёгкие философические беседы на житейские темы.
Прежде всего, конечно, он был гурманом.
Габар взял в людоедском банке небольшой кредит и на следующий же день сообщил, что возвращать долг ему нечем. Мальчика арестовали, привели, осмотрели. Раздели, обмыли рассолом и усадили на серебряное блюдо, обложив курагой, финиками и плодами инжира.
Людоед изучающе посмотрел на свой ужин и обратился к нему с вопросом: зачем же такой маленький мальчик пошёл на такой большой риск и связался с кредитом.
– Бедный я сирота! – громко заплакал Габар и стал жалостливо рассказывать, как он рос, пас коз, гонял стрекоз... А весь кредит истратил на еду, вкуснее которой нет ничего на свете. – Тут он тяжко вздохнул и замолчал.
– Твоя история проникает прямо в моё сердце, – сказал Габару людоед, задумчиво посыпая его кокосовой стружкой. – Я, возможно, и похож на счастливца, но в действительности я страдаю. Скучно мне. Повара обленились, и я вот уже три месяца не ем ничего новенького... Неужели где-то в нашем городе есть еда, которой я не пробовал? Пускай твои слуги сбегают и принесут, и если мне понравится, я тебя отпущу.
Стражники Габара выслушали его распоряжения, ненадолго исчезли и появились, неся на вытянутых руках уставленный поднос, откуда раздавался аромат такой силы, что глаза людоеда засверкали, а рот раскрылся сам собой. Людоед нетерпеливо поглотил первую порцию, затем вторую, а за третьей пришлось отправлять стражников снова.
– Никогда не ел ничего подобного! – восклицал он и хлопал себя по бокам. На самом деле это была обыкновенная картошка-фри и всё такое прочее. – Одевайся, малыш. Я утратил вкус традиционной пищи и буду теперь есть только это!
На закате, когда людоед среди гор из бумажной упаковки упивался колой, Габар перешёл к заключительной части своего плана. Он рассказал о приготовлении фастфуда со всеми подробностями, которыми по-дружески с ним поделился уборщик из харчевни. А подробности были жестоки.
Лицо фудоеда почернело, он поднялся на ноги и стал ходить из стороны в сторону, похожий на перекормленного сенбернара. – Как?! – обращался он к себе. – Они подолгу не меняют масло? И во всё добавляют усилитель вкуса? И – уму непостижимо! – я от этого был в восторге?.. – В его словах сквозило отчаянье. – Ужас, ужас!
К утру он издох от тоски.
Габар вернулся к своему повелителю с радостной вестью. Тот, выслушав также и стражников, обнял вестника как родного и, довольно потирая ладони, без особых раздумий и промедления отправил его на новое дело.
Вторым заданием было извести сулейманийскую ведьму. Сорок лет она отравляла жизнь округе, ожесточая сердца людей завистью и злостью. Но это, конечно, пустяки по сравнению с тем, что она занималась медицинской практикой, не имея на то патента, причём её снадобья и заговоры имели весьма действенную силу и, главное, лишали законного дохода местную клинику. Которую недавно, по случаю, приобрёл Габаров повелитель.
Ведьма обитала в доме, скрытом от посторонних глаз мрачными воротами и густым кустарником, чьи ветки, подвижные даже в безветренную погоду, были унизаны цепкими колючками и, говорят, с удивительной точностью отличали клиентов старухи от непрошенных посетителей вроде бродячих проповедников и налоговых инспекторов. Тех же, кто всё-таки подходил к воротам с добрыми намерениями, приветствовал в теперь уже вечном полупоклоне скелет выдающегося английского этнографа, три года назад пропавшего без вести в горах Курдистана.
На этот раз Габару, как он ни пытался, никакого особого плана придумать не удалось. Его стражи заняли наилучшую позицию для наблюдения, поодаль от ворот, и пожелали ему удачи.
Ворота открылись будто бы сами собой, и за ними посетителя, ступившего на дорожку, ведущую к дому, встретили девять огромных чёрных псов с не по-человечьи разумными глазами.
– Who! Are! You! – грозно пролаяли псы. Габар очень испугался и растерялся. Тогда к нему подошёл один из них, понюхал, посмотрел и отошёл, небрежно зевнув. – Gunff! Kniff! Bookff! – пролаял другой, и тут Габар понял, что нужно разоружиться. Он снял с пояса два пистолета и нож, а из рюкзака достал книжку, по которой недавно начал учиться грамматике, и всё это бросил на землю. Теперь у него не было ни плана, ни оружия, ни мыслей. – Go! – пролаяла третья тварь, и мальчик мигом оказался на пороге дома.**
Сделав ещё несколько шагов и миновав коридор, он вошёл в комнату, где уже сидела ведьма. Она была слепа, но слышала всё, как летучая мышь. Она была без охраны и без оружия, но обладала острым ядовитым зубом. Она не покидала своей обители годами, но не утратила интереса к миру, узнавая новости от людей.
– Здравствуй, Габар, – сказала она, – садись. Я слышала о тебе. Из-за твоих фокусов утратил вкус жизни и саму жизнь мой брат людоед. Но ты пока не бойся: мы с ним не любили друг друга. Также мне известно, что ты служишь человеку, который когда-то ухаживал за моей сестрёнкой, а потом её бросил. Но всё равно пока не бойся: она и так вышла замуж за принца. И ещё я знаю, что в сопровождении двух воинов ты явился сюда, чтобы сразиться со мной. Но твоих воинов я отпугнула, тебя обезоружили мои слуги. Ты мал и слаб, и ты не уйдёшь отсюда. Теперь можешь бояться.
Она направила на него свой незрячий, но пугающий взгляд. – Ты не уйдёшь отсюда, – снова сказала она, – но ты можешь остаться живым. Если сможешь – хо-хо! – разжалобить моё сердце. Начинай. Ну, расскажи мне, какой ты бедный и несчастный.
– Бедный я сирота! – заплакал Габар с неподдельной дрожью в голосе и принялся рассказывать о том, как тяжело ему жилось, как приходилось ему с раннего утра до позднего вечера пасти коз и овец, и единственным развлечением было смотреть в небо и играть на свирели.
– А ты умеешь играть? – удивилась ведьма. – Ну, сыграй мне, я давно не слышала музыки.
Габар вспомнил, что в его рюкзаке лежит флейта. Он достал её и затянул самую печальную мелодию, которую только мог вспомнить. Звуки флейты кружили по комнате, вдоль длинных полок с банками и склянками, где виднелись окоченелые кошачьи лапы, сушёные головы летучих мышей и переливающиеся в узких солнечных лучах кольца заспиртованных змей. Звуки поднимались вверх и, будто не задерживаясь у потолка, увлекали за собой к невидимому небу. Сначала ведьма прислушивалась настороженно. Но уже к третьей минуте в глазах её появились слёзы, а сама она принялась покачиваться в такт мелодии, подобно тому, как это делают шипящие кобры.
Габар заметил это сходство, вспомнил слова заклинателя змей, мигом вскочил и, что есть мочи, двинул флейтой ведьме по зубам. Люди, вообще, дрессировке не поддаются, но если стукнуть посильнее... Ведьма охнула и упала навзничь, опрокидывая этажерку с мензурками и ретортами, судорожно дёрнулась – и умерла. За окнами послышался тоскливый собачий вой.
Когда Габар выглянул наружу, псы заскулили и поползли к нему, выражая играющими глазами искреннюю собачью любовь.
– We will serve you! – сказал первый пёс, который перестал поджимать хвост и вместо этого им завилял.
– We will teach you! – пояснил второй.***
И Габар, кивнув собакам, вернулся в дом. Они пошли за ним, и там целый вечер изучали бабкины пузырьки. А потом он сложил самое интересное в рюкзак и отправился искать своих скучающих стражей.
Когда мальчик явился во дворец, нагруженный боевыми трофеями, повелитель выслушивал его с нескрываемой радостью.
– Отлично! – сказал он, – я тобой очень доволен. И я бы даже отменил третье задание, но раз уж я дал тебе слово самого меня...
Теперь Габару предстояло оскорбить действием правителя Багдада – и остаться живым.
Багдадом правил Саддам Хусейн, грозный и неустрашимый. Город был его крепостью, улицы патрулировались его войсками – даже увидеть такую персону вблизи, не то что как-то оскорбить действием, казалось невозможным. Но и у таких всемогущих людей бывают слабости: так, Хусейн был немного слеповат и слегка глуховат, и это его страшно расстраивало. Из-за того, что он к тому времени успел переругаться со всем миром, выехать в какую-нибудь зарубежную клинику он не мог, а от своих врачей успел избавиться за ненадобностью, пока был молод и обладал абсолютным здоровьем. Теперь, по прошествии молодости, его также стали одолевать и прочие недуги, от мозолей до простуды. В безуспешной попытке заполучить хоть каких-нибудь врачей Хусейн даже ходил войной на соседей. По всей стране создавались тайные лаборатории, где военные специалисты изучали оптические, хирургические, химические, бактериологические и другие способы влияния на здоровье людей; опыты проводили над приговорёнными к пожизненному заключению, бездомными бродягами и курдами.
Отправиться в путь Габару пришлось в одиночку, поскольку для взрослых курдов такое путешествие было слишком опасным. А маленький мальчик миновал все кордоны и блокпосты незамеченным – так не замечают детей, оборванцев или святых.
Появившись на окраине Багдада, он наткнулся на тренировочный лагерь юных баасят. Кроме военно-патриотической подготовки, эти будущие члены правительственной партии БААС занимались ещё такими делами: переводили стариков через дорогу, следили за порядком на улицах и за всякими иностранцами. Тут же его заметили, заподозрили в нём шпиона и задержали.
Прежде всего, их заинтересовали странные предметы из походной сумки подозрительного странника: пара кошачьих лап, бусы из крысиных голов и тому подобное. Один из юношей вытащил оттуда банку со змеями и с интересом её расколотил, чем привлёк внимание старшего. Тот распорядился Габара обыскать. Среди одежды, ближе к сердцу, была найдена жестяная коробочка с зелёным порошком.
– Очень интересно, – отметил старший. – Да будет тебе известно, что всех лекарей, колдунов и шарлатанов положено задерживать для дальнейших разбирательств.
Габара повели, потом повезли, а затем доставили в помещение, где его ждал консилиум из людей, облачённых в белые халаты поверх военной формы.
– Ваше звание? – строго спросил один из них, с усами.
– С каким заданием прибыли в нашу страну? – тут же не менее строго спросил второй, тоже с усами.
– С кем должны были встретиться? – так же спросил третий усач. Собственно, все они были с усами – даже портрет на стене.
Увидев портрет, Габар понял, на кого все эти люди пытаются быть похожими. Габар молчал и всё думал, что бы ему ответить на три таких серьёзных вопроса, как вдруг в помещение буквально влетел безусый адъютант, мигом оказался около ближайшего к двери заседателя и что-то зашептал ему на ухо. Тот резко изменился в лице, побледнел, встал и объявил:
– Господа! К нам направляется высочайшая инспекция!..
Господа зашумели, засуетились, кто-то хаотически вставал и садился, кто-то лихорадочно застёгивался на все пуговицы, но через какое-то мгновение зловеще отворилась дверь. В проём деловито вошли телохранители, а за ними, важно шевеля усами, – человек с портрета со свитой.
После ритуальных военных приветствий он окинул взглядом всех присутствующих. На столах перед заседателями лежали банки и жестянки – вещественные доказательства – пока, правда, не известно, чего. Взгляд остановился на маленьком подследственном, а руки потянулись за носовым платком, после чего раздался оглушительный звук прочищаемого носа.
– Знахарь? Врач? – спросил Саддам Хусейн, а это был он, и жестом остановил заседателей, собиравшихся разъяснить ему предмет заседания. В комнате повисло молчание, все уставились на Габара. И он не растерялся:
– Бедный я сирота! – понеслось по комнате, довольно скоро с коз переходя к делу. К тому, что все эти снадобья Габар взял не у кого-то, а у самой эрбильской ведьмы, и не просто взял, а ещё и сумел узнать, как с их помощью можно подчинять болезни, проникать в чужие мысли и управлять людьми.
– Чужие мысли мне и так известны, – сказал Хусейн, – а вот насчёт подчинять... управлять... – Чуть обернувшись, он бросил людям из своей свиты. – Министр здравоохранения! Маленький мальчик лечит от всех болезней, а вы не можете справиться с насморком вашего благодетеля. – Человек слева от благодетеля, с аптечкой в руке, затрясся и неловко забормотал что-то невразумительное. Но тот его перебил: – Министр информации! Мы тратим уйму средств на поиски медиков, и что в результате? Специалист попадает к нам в руки по чистой случайности. Так-так. – Человек справа, державший под мышкой толстую папку с докладами, сводками и статьями, нервно зашатался на каблуках. – А чем у нас занимается контрразведка? – Позади благодетеля кто-то испуганно икнул. – Ясно, ничем не занимается.
Габар наблюдал за происходящим с широко раскрытыми глазами, но твёрдо стоя на ногах.
– Всё, ну буквально всё приходится делать самому! – Хусейн принялся ходить из стороны в сторону, заставив робкую свиту расступиться. – Ну что же, сейчас мы покажем, как надо работать. Что может быть проще? Доктор, ну-ка приготовьте снадобье от насморка.
Габар достал из рюкзака, не до конца опустошённого военными в белых халатах, один из пузырьков, тщательно его осмотрел, встряхнул и протянул Хусейну. Тот скосил взгляд влево, и министр слева, тяжело дыша, принял из рук весьма подозрительного знахаря ещё более подозрительный пузырёк.
– Ваша милость, – пытаясь протестовать, заявил министр, – но ведь у меня нет никакого насморка...
– Да, действительно... – ненадолго задумался его милость. – Пациента нужно срочно простудить. Доктор, действуйте.
Габар глубокомысленно потёр подбородок и сообщил, что нет ничего проще – достаточно будет пяти... нет, восьми литров ледяной воды, которые нужно будет проглотить осуждённому на простужение. Идея понравилась всем присутствующим, за исключением самого министра-пациента.
Пока все ждали посыльных за водой и, для надёжности, за ящиком мороженого, пациент, будто входя в роль, начал довольно заметно дрожать. Платок, ежеминутно используемый для стирания пота со лба, стал совершенно мокрым. Когда внесли бутыли с водой, покрытые леденящей взгляд изморозью, он кашлянул, а затем чихнул. После первого же литра жидкого льда консилиум констатировал обширную ангину. Министр охрип, а затем и осип.
Зелье в пузырьке было пахучим и жгучим, и, вообще-то, предназначалось для воскрешения недосамоубийц и возвращения им интереса к жизни. Лечение произвело на министра неожиданный эффект: он принялся радостно танцевать и петь национальный гимн, с искренней беззаботностью и совершенно поправившимся голосом. Консилиум подавленно констатировал полное выздоровление.
– Так-так, – произнёс Хусейн, опуская пузырёк в свой карман. – Теперь посмотрим, что у нас есть от головной боли. И посмотрим мы это на примере... министра информации.
Теперь все взоры обратились на одиноко дрожащего министра справа.
– Ваша милость, но я... но у меня... совсем не болит голова, – честно признался он. По выражению побледневшего лица было видно, что он вполне ясно представляет, чем грозит таковое признание.
Хусейн пошевелил усами и весело сказал: – Да, в самом деле. Сначала пациента нужно довести до нужного состояния. Доктор, действуйте.
На этот раз рецепт не требовал посторонних материалов: нужно было, соблюдая все меры предосторожности, бить министра по голове его увесистой папкой – до тех пор, пока у него не появятся круги под глазами. Идею поддержали все, кроме жертвы предстоящего эксперимента. Предыдущая жертва, конечно, радовалась больше других.
Ударопрочность министерской головы была феноменальной – ведь раньше он служил в спецназе и мог разбивать головой кирпичи, а затем, на новой службе, нередко пробивал информационную блокаду, наложенную на багдадский режим американцами. Но папка была тяжёлой, и в опытных руках министра здравоохранения удар за ударом делала своё дело. Через несколько минут консилиум констатировал появление фиолетовых пятен под глазами пациента, а ещё через минуту тот признал, что ощущает лёгкую головную боль. Когда боль стала мучительной, было решено перейти к её излечению. Габар протянул пациенту кисет со смесью паучьих лапок, применявшихся старухой для выстраивания мыслей в самом причудливом порядке. Министр не без колебаний опрокинул снадобье себе в рот, залил оставшейся от предыдущей экзекуции водой и проглотил. Потом взял свою папку, повертел в руках и, загадочно улыбнувшись, со всего размаху огрел себя по голове. В окружающей тишине его череп издал тонкий, едва различимый мелодичный звон.
– Ля бемоль, – отметил министр. – Я чувствую, что пространство внутри моей головы приняло такую форму, что я мог бы решить любую задачу произвольной сложности. Испытайте мой разум, друзья.
– Отставить, – сказал Хусейн. – Голова не болит?
– Никак нет, – ответил министр. – Боль есть сигнальная функция организма.
– Так-так... – произнёс Хусейн и задумчиво взял кисет себе. – Ладно. Теперь самое главное. Перейдём к самому пустяковому и бесполезному для нас моменту. Развлечения ради. Проведём опыт подчинения людей. Поскольку я и так обладаю силой воздействия на окружающих, в ходе эксперимента я буду сдерживать собственную энергию, так что действовать будет только то средство, которым сейчас на нас воздействует доктор. Доктор, начинайте.
Габар, сопровождаемый молчанием и тревожными взорами, подошёл к столу, взял с него нетронутую жестянку с зелёным порошком, достал из-за пазухи свёрток прозрачной бумаги, принялся что-то бормотать, и через минуту протянул правителю Багдада внушительных размеров зелёную папиросу.
Когда кто-то из свиты услужливо подоспел с зажигалкой, и затем по комнате потянулись густые клубы прохладного сладковато-зеленоватого дыма, тогда всеми овладело чувство необыкновенной эйфории. Дымом заволокло всё вокруг, потом невесть откуда подул ветерок, туман стал редеть, и когда он совсем развеялся, оказалось, что под ногами зеленеет трава, стены раздвинулись и исчезли, в небе средь быстрых перистых облаков сияет неподвижное солнце, где-то вдалеке виднеется людское селение, на горизонте высятся горы, а те, кто ещё совсем недавно были одеты в белые халаты, теперь оказались в облике овец и коз. Их вид мог бы вызвать умиление: вместо бравых усов теперь колыхались козьи бородки, вместо фуражек торчали рога; на некоторых ещё висели кобуры и ножны, но оружие всё равно взять было нечем, и при этом было заметно, что козам их вымя доставляет определённое неудобство. Поначалу они об этом жалостливо блеяли друг другу, но потом, видимо, привыкли – и принялись мирно пастись, лишь изредка тревожимые указаниями и распоряжениями, посредством которых большой и грозный баран с осанкой правителя Багдада распоряжался своим смешанным стадом.
Однако длилось всё это недолго: вдруг из-за холма послышался хищный рык. Через мгновение целая стая волков, блестя и звеня медалями и аксельбантами, извиваясь и окружая стадо со всех сторон, повергла овец и коз в шок и трепет и заставила жаться к своему вожаку. Тот, однако, тоже растерялся. Волки подступали. Вожак вертелся на месте и пытался отдавать приказы, но обезумевшее стадо, вместо того чтобы занять оборонительный порядок и приготовить рога к бою, жалось к верховному барану и сковывало его движения. Положение становилось критическим: крайних начинали кусать.
И тут раздался резкий свист плети, рассекающей воздух, затем оглушительный щелчок – и между стаей и стадом возник вроде бы невысокого роста, но весьма внушительного вида пастух, вооружённый и грозный. Он ещё раз взмахнул своим бичом, хлестнул им ближайшего волка, оставив на нём кровавую рану, и нападающие дрогнули, отступили и где-то там, за холмом, превратились в спящих военных.
Овцы с козами, вместо того чтобы произнести нечто вроде "о наш благодетель, мы благодарны тебе", вернулись, как ни в чём не бывало, к пощипыванью травки, а вожак принялся медленно ходить из стороны в сторону, поглядывая на спасителя с тревогой пополам со смирением. Пастух свернул плеть, сунул её за пояс и направился к барану. Ухватив того за крутой рог и остановив, он расстелил рядом покрывало, снял с ремня ножницы и стал аккуратно и быстро состригать баранью шерсть. Когда дело было закончено, пастух собрал шерсть в мешок – и ушёл.
А стадо ещё долго щипало траву и всё ждало, когда же постригут и всех остальных, как их вожака, теперь больше походившего на задумчивого пуделя.
Габар тем временем спешно покидал пределы Багдада, чтобы затеряться на пустынных дорогах, неся в рюкзаке среди прочих трофеев клок чёрных с проседью Хусейновых волос. Конечно, за ним потом была погоня, но ему удалось уйти. Хусейн полгода не появлялся на публике – говорят, от растительности на лице у него долгое время были одни лишь усы. А Габар сначала вернулся в селение своего детства, но там узнал, что старик умер. Тогда он отправился в город, в свой новый дом, во дворец, где ему обрадовались и приняли как родного. И с тех пор его делом стало, не жалея ни своих сил, ни чужих голов, добиваться справедливого распределения справедливости.
Сикорский сладко улыбнулся, потянулся и вздохнул.
– Но самое забавное, – продолжил он после некоторой паузы, – не легенды. А то, что Габар Гариб – это правая рука нашего с Махарашем бывшего большого босса. Хотя, вообще-то, большой босс – левша. Ну, не важно.
Его слушательница потянулась всем телом. Они долго ехали вдоль горы, потом свернули в ущелье, и смотреть по сторонам было некуда, всё было одинаково-серым. Но теперь неуловимо чувствовалось, что конец пути близок.
– Как-то этим двоим, – добавил Сикорский, – перешёл дорогу министр энергетики, и они решили его прикончить. И что ты думаешь? Сидели два месяца в засаде. Дела фирмы забросили, а я, между прочим, в это самое время ждал, пока поступит высочайшее соизволение выплатить причитающиеся мне деньги. Из-за них и профсоюз...
Они въехали под высокий маскировочный навес.
– О! – Взгляду Сикорского открылись множество людей в камуфляжной форме и впечатляющая выставка военной техники. – В этих горах можно спрятать не только лагерь террористов или повстанцев, но и американскую военную базу. Эх!.. А я-то думал, приеду к старому другу, поддержу его добрым словом, дам немного денег, если надо... Бедный я сирота!..
-----
* Кстати, Кэйт. Для нас было большим сюрпризом узнать, кто похитил доктора. Габар Гариб. (англ.)
** Кто ты такой? Пистолеты, ножи, книги. Иди! (англ. собач.)
*** Мы будем тебе служить. Мы будем тебя учить. (англ.)
- См. также: Предыдущая часть, Продолжение