ИСТОРИЯ С ГЛИНЯНЫМИ ТАБЛИЧКАМИ
Обычно всё начинается с каких-то пустяков. Ведь они, пустяки эти, всегда предшествуют событиям значительным, вроде ласточек перед дождём. Механика этого дела приблизительно такова: у всякого явления нет чётких границ, и прежде чем упадёт первая капля, в атмосфере происходит многое, чего человек не видит; снижается давление, дует ветер, прибивается к земле мошкара, и за ней спускаются вечно голодные птички. Наивные люди думают, что это телеграммы из небесной канцелярии, хотя уже давно известно, что она вряд ли существует и уж точно земных дел не ведёт. Ну, не важно: в любом случае, природный барометр очень прост в эксплуатации, надёжен и долговечен, как сама природа; к сожалению, он может предсказывать только дождь. Жаль, что по ласточкам нельзя определять революции, и неизвестно, что последует за тем или иным пустяком, особенно если мы не знаем, на какие из них стоит обращать внимание.
Всякая сложная техника требует аккуратного обращения, тем более такое биомеханическое устройство, как желудок: стоит вместо супа с фрикадельками или овощного рагу вдруг накормить его чем-то непривычным и неудобоваримым, и он начнёт протестовать и выражать своё неудовольствие, нередко – вслух. Вот он булькает, есть хочет. Вроде бы должен помочь крепкий чай, но почему-то уже третий день помогает не особо. Андрей встал и прошёлся по офису, терзаемый акклиматизационным синдромом, но довольный проделанной работой. Мелочи, ещё остававшиеся для окончательного удовлетворения большого босса, он теперь заканчивал неторопливо, как художник, наносящий последние штрихи, отсутствие которых для посторонних глаз осталось бы просто не заметным. Или как человек, знающий толк в еде и уже основательно подкрепившийся, растягивает удовольствие, отрезая от любимого блюда по кусочку. Во взглядах людей, теперь всё чаще отрывавшихся от сосредоточенного погружения в работу, поблёскивали огоньки – однако это не отражения мониторов, а приближение его сиятельства обеда.
Ладно, пусть не суп с фрикадельками, пусть хотя бы самый обыкновенный грибной бульон!.. Андрея теперь кормили отдельно. Фруктами.
Он прошёлся по офису, булькая чаем и поглядывая на часы; затем вернулся, сел и сложил на груди руки. Товарищи курды, напротив, стали самопроизвольно покидать насиженные места и перемещаться в сторону выгородки с обеденным столом, иногда оглядываясь и бросая на вынужденно фруктоядного иностранца не лишённые сострадания взгляды.
Между прочим, хоть наука и относит человека к биологическим видам с внутренним пищеварением в отличие от всяких там ядовитых тварей, человек разумный – существо не совсем биологическое. С тех давних пор, когда люди, овладев огнём, научились еду перед употреблением готовить, свои натуральные способности к сыроедству мы проявляем всё реже. Мясо, рыбу и птицу мы варим, жарим и парим, печём, тушим и коптим. Колоски хлеба мы пропускаем через зерноуборочные комбайны, мельничные жернова и пекарни. Сельское хозяйство с полей и ферм на кухню поставляет продукты, далёкие от натуральных – все они теперь культивированные, приправленные удобрениями, нередко даже прошедшие через генетические лаборатории. А на кухне с ними происходит такое, что всякий, кто хотя бы наблюдал за превращением овощей в винегрет, согласится, что у нас внешняя, дозаглоточная стадия пищеварительного тракта – важная и нужная. Потому что человек – существо в гастрономическом плане культурное. В каком-то смысле и сами люди не вполне естественны: выращенные в разных культурах, они вырабатывают различные кулинарные привычки, из-за чего организму, попавшему из одной среды в другую, не так-то просто приспособиться к новым для него блюдам. Его спасут разве что мировые сети ресторанов быстрого питания или пища с нулевой степенью переработки – фрукты, например.
Покачиваясь на стуле, Андрей рассеянно смотрел по сторонам. Могло бы показаться, что он либо собирается с мыслями, либо, наоборот, разбирается с ними, однако его сейчас интересовало нечто, находящееся не только вне его черепной коробки, но и вне офиса. Впрочем, уже нет: вот открывается дверь, и появляется господин Махараш, профессор местного университета, а заодно – консультант компании. Зачем он здесь? Принимать дела у иностранного специалиста.
Доктор Махараш, до этого пребывая одновременно в двух отпусках – в преподавательском и консультантском, вчера специально вернулся со средиземноморского побережья и встретился в приёмной у кабинета большого босса с г-ном Сикорским, обсудив с ним его узкоспециальную тему. Остался вполне довольным; этот г-н Сикорский, знаете ли, вполне приятен в общении, с ним можно работать... Профессор, закрыв за собою дверь, улыбнулся вчерашнему собеседнику и зашагал ему навстречу; тот ответил взаимностью. Сегодня в планах была практическая передача дел и, если позволит время, культурная программа.
– How are you, Andrew, – поинтересовался профессор. – Fine, thanks! How are you? – вторил ему Андрей. Они уселись перед монитором и приступили к делу. *
– As we took yesterday... ** – Быть может, Андрею порядком надоело находиться взаперти, а возможно, и в действительности проект не требовал тщательного изучения; в любом случае, инструкции уже оказались написаны, и профессору даже не пришлось воспользоваться ручкой и тетрадью, в которой он собирался составить подробный конспект. Кроме того, Андрей, обладающий личным обаянием, которое легко преодолевает лингвистический барьер, прибегнул к действию своего оружия и мягко убедил профессора, что трудностей нет ни малейших, а остаток дня лучше провести за пределами офиса.
Так что довольно скоро, на ходу расширяя круг обсуждаемых вопросов, они оказались на дворе. В сопровождении охраны, разумеется.
Говорили они на естественной смеси английского, мимики и жестов, прекрасно понимая друг друга. Решено было устроить экскурсию по достопримечательностям города. К таковым, за отсутствием музеев и ночных клубов, были отнесены: смотровая площадка на въезде, откуда открывался вид на всё поселение; рыночная площадь; ресторан. Усевшись на заднее сидение джипа и проинструктировав водителя, они отправились в путь, часто подпрыгивая на разбитой дороге.
– There is old proverb, – заметил Андрей. – In Russia are two troubles: roads and fools. I see Kurdish roads look like Russian ones. – При этом он улыбался и подмигивал сквозь свои тёмные очки. – You are not right, Andrew, – вполне серьёзно возразил профессор. – Russians successfully have done own national project. Therefore they are protected from external influence and free to make own bad roads and fools. But Kurds just started to build own country. Our bad roads are not result of our fools' work...***
И, говоря о таком любопытном предмете, как дороги и дураки, они, уверенно пружиня на могучих рессорах, выезжали за пределы города. Причём, если Андрей пытался сказать, что и эти беды – внутреннее свойство народа, который от них страдает, то профессор нисколько не сомневался, что вообще все беды – по крайней мере, для курдов – приходят извне. А всё потому что мир несправедлив. – Generally speaking, – замечал он сквозь дорожный шум, – each great nation brings some idea to other people. Americans bring democracy. Chinese bring equilibrium. Russians bring fairness.****
Когда машина добралась до смотровой точки и остановилась, они выбрались наружу и принялись вертеть головами. Точка, между прочим, успела обрасти туристической инфраструктурой и, парадоксальным образом, сама благодаря этому стала частью города. Так что теперь она свою функцию – позволять осмотреть город одним взглядом – выполняла несколько условно. Местность весьма пересечённая. Дома в низине сбивались в хаотические улицы; городок, пожалуй, вернее было бы называть селением. Хотя кое-где виднелись руины, которые вполне могли бы сохраниться с давних времён, не исключено и даже очень вероятно, что развалины имеют современное происхождение: всё-таки здесь иногда стреляют. В отдалении, подобные верблюжьему каравану, возвышались горы средних размеров. – Look here, Andrew, – произнёс консультант, указывая рукой на самую высокую из них. – This is a mountain of our boss.*****
Теперь, когда больше ничто не преграждало путь солнечным лучам, Андрей быстро почувствовал немилосердное давление жары. В своих лёгких модельных штанах из чистого хлопка, приобретённых специально для поездки (со стороны они сильно напоминали спецодежду какого-нибудь водопроводчика), в легчайшей футболке и в практически невесомой шевелюре, он вдруг почувствовал себя человеком далёкого севера, не готовым выносить обжигающий взгляд южного солнца. Тем сильнее его удивила появившаяся откуда-то из-за угла группа женщин, закутанных в тёмные одеяния. Жара их ничуть не беспокоила. Они жались друг к другу подобно овцам в отаре, о чём-то оживлённо переговаривались, бросая взгляды в сторону Андрея и профессора. Вдруг они замолчали, обернувшись и увидев, надо полагать, своего господина. Тот, подойдя к ним, весьма небрежно к ним обратился с каким-то вопросом, и, выслушав ответ, заулыбался и, безуспешно пытаясь согнать с лица улыбку, направился прямо к Андрею. Подойдя, он представился местным туристом и, премного извиняясь, сказал, что его женщины впечатлены необычным внешним видом господина, и не будет ли господин против, если с ним рядом сфотографируются. Андрей возражать не стал. Чуть позже, когда фотосессия закончилась и любопытствующие люди в чёрном ушли, он, прежде чем экскурсия перенеслась в ресторан или на рынок, поинтересовался у своего гида, где здесь находится ближайший банкомат. Ответ был неутешительным. Впрочем, профессор тут же спохватился и сказал, что все необходимые расходы на себя возьмёт компания, а прочие готов понести лично он как принимающая сторона.
Рынок, увы, тоже не обманул ожиданий. Смесь восточного колорита с плодами глобализации – апельсинами, яблоками и прочими универсальными сельскохозяйственными ценностями. Глаза господина иностранца, быть может, и разбегались в разные стороны (за тёмными очками мы этого всё равно не видим), но усилием воли Андрей заставил себя держаться одного направления с профессором. Продуктовые ряды не вызвали энтузиазма ни у кого. При виде факира... или как тут называется глотатель змей и дрессировщик шпаг? Мы точно этого не помним, а в такую жару и знать не хотим; так вот, глядя на факира, жонглировавшего жестяными банками, Андрей подумал, а не взять ли его с собой в качестве сувенира, но потом резонно рассудил, что наши напёрсточники ничуть не хуже. Поэтому сувениры пришлось покупать самые обыкновенные – безделушки под старину: фигурки неведомых божков, недавно вошедшие в моду глиняные таблички с клинописными заклинаниями и вездесущие изображения вавилонской башни (которую можно видеть даже на местных банкнотах).
Зато ресторан оказался в высшей степени удивительным. Фасад, поблескивающий мраморной полировкой так, как может себе позволить далеко не каждое заведение подобного профиля в странах развитого капитализма, пробудил в Андрее сладкий зуд клубной жизни. Казалось, что там, стоит только пройти через высокие двери из тёмного стекла, сразу окунёшься в привычную атмосферу с кислотной музыкой и молодёжью, где все тебе рады, потому что всем и без тебя хорошо, а с тобой ещё лучше; вот уже в ушах Андрея сами собой зазвучали танцпольные ритмы... Как бы не так. Пожалуй, этот ресторан поторопился с появлением на свет. Или, быть может, он был построен для приёма дорогих гостей, которые погостили и уехали в свою Америку, а теперь здесь местная публика, отдалённо напоминая первых бандюков и коммерсантов времён прихода рыночной экономики в СССР, не особо заботясь о внешнем виде, в тапках на босу ногу, вкушала плоды импортированной цивилизации. Но, конечно же, на свой манер. Шикарные столы из натурального дерева застелены драными скатертями; объедки бросаются на пол; однако самое удивительное – даже не это, и не музыка времён бабушкиной молодости, а полное отсутствие спиртного и женщин. Это сильно потрясло Андрея, и он стал сбивчиво недоумевать и спрашивать у своего провожатого, как же, мол, вы тут отдыхаете. Тот поведал, что здесь, вообще-то, следуют строгому обычаю. Ни питейных заведений, ни фривольных девиц, ничего такого. Людям и без этого весело; мы танцуем, поём песни... Они сели за удалённый столик; профессор мимоходом распорядился подать чай и фрукты. Другой бы на месте любителя клубов затосковал, но Андрей виду не подал; он, будто внезапно вспомнив о чертовски интересных вещах, полез в сумку и стал из неё выкладывать на стол свои недавние покупки, поочерёдно вертя их в руках. Тут уж чудеса толерантности пришлось проявить профессору; он старательно делал вид, что любит и ценит местные сувениры ничуть не меньше, чем мы восторгаемся какими-нибудь матрёшками; когда же дело дошло глиняных табличек, он почти по-настоящему оживился и счёл нужным сопроводить их появление комментарием. Он рад был заметить, что уважаемый мистер Сикорский не прошёл мимо изделий, имитирующих исторические образцы древней культуры, и да будет уважаемому мистеру Сикорскому известно, что раньше, до прихода греков, здесь были распространены именно вот такие книги. Он сообщил, что сегодня, когда электронные коммуникации охватили авангард человечества, к которому, уважаемый, мы с вами, конечно же, относимся на все сто процентов, даже бумажные издания кажутся устаревшими; что тут говорить о дощечках. Но прошу обратить внимание, что для дощечек нужна только глина, которую нетрудно добыть в ближайшем карьере, всего лишь глина и стило. Для пергамента, этого следующего этапа эволюции носителей данных, требуется возиться с кожей какого-нибудь животного, которое ещё нужно вырастить. Для бумаги уже понадобится фабрика, а для электроники – целая индустрия. Выходит, что чем цивилизованней общество, тем сложнее способ, которым оно делает по сути одни и те же вещи.
Андрей оживился. Он до сих пор был вполне уверен, что технический прогресс – это нечто вроде закольцованной мясорубки, которая из старых вещей производит всё более новые и совершенные. И он, конечно, по-своему прав; но, взглянув с другой стороны, нельзя сказать, что в своих рассуждениях ошибается профессор... Ещё недавно за вполне приличную сумму было несложно купить компьютер, который сегодня даже выкинуть при свидетелях стыдно; но и тогда, и сейчас цена обычного компьютера держится примерно одной и той же, а сам он приносит ровно ту же пользу и выполняет всё те же функции. Выходит, что хоть вещи получаются всё совершенней, их совершенствование имеет непринципиальный характер. Андрей слегка взволновался и даже спросил, неужели его собеседник отрицает революционность таких изобретений, как, например, steam-engine (паровоз) или electric light bulb (электрическая лампочка); профессор же, надпив стакан сока и не скрывая своего удовольствия, вопрос, похоже, проигнорировал – и продолжил. Что есть цивилизация? Это способ самозащиты и репродукции нашего общества, надстройка над биологической эволюцией. Когда-то человек боролся со своими зубастыми и клыкастыми врагами при помощи рук и ног, палки и камня. Когда однажды изобретённый каменный топор не приходится выдумывать с каждым новым поколением, когда создают топорное, в хорошем смысле, производство, когда применяют готовую продукцию в конкурентной борьбе – появляется цивилизация. По мере обрастания человеком орудиями труда и сражений природа на него оказывает всё меньшее влияние, и человек, владеющий всё возрастающей мощью, постепенно перестаёт воевать с природой и сосредотачивается на внутривидовой конкуренции. И поскольку животный мир давно уже подчинён, а значит и решена задача по получению эволюционных преимуществ, выходит, что в дальнейшем развитии цивилизации нет особого смысла. Таким образом, все изобретения после, ориентировочно, лука и стрел, можно считать избыточными. Это всё равно, что паук, развесив между деревьями вполне эффективную паутину, принялся бы за вышивание крестиком.
Андрей всё хотел возразить, но из-за последней фразы внезапно вспомнил картинку с результатами одного забавного опыта: естествоиспытатель Гардиндж воздействовал на пауков небольшими дозами марихуаны, кофеина, других интересных веществ, а также пивом. До того, как подопытные были удостоены столь высокой чести, их паутина отличалась удивительной симметричностью, но вот после... Меньше всего вреда, как ни странно, принесла марихуана. А вот пиво дало такой результат, что вышивание крестиком по сравнению с ним – пустяк, о котором не стоит и говорить. Пиво, знаете ли... Андрей ещё долго и со вкусом рассуждал об этом, безусловно, вредном напитке, а профессор, верно оценив настрой дорогого гостя и немного поразмыслив, пригласил его к себе домой, дабы продолжить беседу без посторонних глаз и ушей, в обстановке, более пригодной для рассуждения на столь свободные темы.
Город в последний раз за этот день обдал их сухим дыханием пустыни, и они отправились к дому профессора, почти не обращая внимания на дорожные ухабы.
Дом оказался хоть и неприметным снаружи, но уютным внутри; впрочем, гость до конца осознал, что не зря согласился на незапланированный визит лишь тогда, когда на столе появилась бутыль с явно алкогольным содержимым. Местные обычаи отнюдь не благоволят к спиртному, однако для иностранца можно сделать исключение – тем более что у Аллаха есть куда более важные дела, чем этот разговор, перемежающийся краткими тостами за дружбу между народами, свободный Курдистан и доброе настроение дорогого шефа, которое завтра так пригодится.
Всё-таки, насчёт глиняных табличек... Отметим, кстати, что Андрей, слушая профессора и периодически выступая с фразочками, фразами и даже фразищами, вдруг с удивлением обнаружил, что не то чтобы не может точно определить, на каком языке идёт разговор, но язык будто стал такой же само собой разумеющейся частью общения, как мимика или взгляды. Так вот, насчёт... Вы бы, дорогой Андрей, с этими табличками были осторожней: могут возникнуть проблемы при таможенном оформлении. Тут среди специалистов недавно случился переполох: на чёрном рынке вроде стали появляться фрагменты книги превращений, до сих пор официально считавшейся утерянной ещё во времена нашествия персов. Существует легенда, что-де по табличкам книги, вообще-то описывающей способы превращения людей в богов разного рода, рассредоточен некий код, который, будучи прочитан целиком, незамедлительно вызовет, само собой, конец света. Ну, правительство больше интересуется сохранностью культурного наследия, однако помимо чёрных археологов у нас и охотников до содержательной части книги тоже хватает. Мало ли. Между прочим, довольно любопытно, каким образом легенда объясняет, почему мир до сих пор существует: оказывается, это уже не первая версия мира, а то ли седьмая, то ли восьмая. По легенде, верховное божество первую книгу, книгу творения, разбросало по небесному своду, отчего образовались звёзды и планеты, а вторую любило таскать с собой, дабы множить разнообразие природы. Книга по рассеянности была утеряна во время прогулки, обнаружена людьми и помещена под строжайший библиотечный надзор. Время от времени правители, побуждаемые лучшими чувствами и государственной необходимостью, пренебрегали увещеваниями жрецов, спускались в хранилище и принимались за чтение, проникаясь, табличка за табличкой, мудростью и могуществом, произнося заклинания и производя из жалких людишек вокруг себя несокрушимые армии слуг и солдат. Всякий раз вслед за кратким периодом величия и благоденствия мир проваливался в хаос. И вот, после очередного взлёта и падения, один из правителей едва приподнявшегося из руин Вавилона, желая избавить себя и грядущие поколения от соблазна раз и навсегда, повелел выстроить башню до небес и вернуть книгу её истинному владельцу. И вознеслась башня, почти достигающая облаков, и понесли книгу наверх. Библиотекаря, которого ещё в начале службы лишили языка и ослепили, долгие годы проведшего в подземелье и теперь сопровождающего царя в роли носильщика, ожидала смерть, нужная для привлечения внимания божественных очей и к радости толпы, простёршейся от башни во все стороны. Однако слепота его была обманчивой: он давно уже приспособился к молчаливому чтению клинописных табличек при помощи рук, поэтому от окончательного постижения книги его отделяло только чувство долга и последняя табличка. Но теперь, доставив бесценный груз на вершину, прежде чем шагнуть в пустоту, он возложил на книгу дрожащую ладонь. Внезапно башню объял быстро сгущающийся сумрак, вокруг стало тихо и страшно. Под ногами оцепеневшей толпы дрогнула земля, раздался гул и скрежет, камни посыпались с неба, и мир снова исчез. Вот. Следы библиотекаря на этом теряются. Ещё наливочки?
Андрей дёрнул плечами и ответил: – Спасибо, да. Только я не понял, зачем им вообще нужен был этот библиотекарь, слепой и немой. Какая от него могла быть польза?.. Ну да ладно. – Его глаза следили за жидкостью, с весёлым бульканьем наполняющей его стакан. Между прочим, советский гранёный стакан, предмет совершенно обыкновенный и, к тому же, идеологически как будто нейтральный, имеет всего 14 граней, между тем как республик в составе союза было 15. Некоторые полагают, что это несомненный факт невероятного подвижничества народа российского, пожертвовавшего своею гранью в пользу других. Так отдаёт он, за гранью грань, всего себя, служит миру...
– Какова же мораль этой истории? – риторически вопросил д-р Махараш. – Она такова, – ответил он себе, – что в мире должно быть равновесие. Чем сильнее ты возвышаешься над другими, чем вроде бы покорнее тебе люди, тем сильнее этому сопротивляется сама природа, боги, если угодно. Чем больше ты берёшь, тем больше ты должен. И если ты превышаешь предел долготерпения, твой мир против тебя восстаёт. Вроде бы трюизм, но в нём, дорогой Андрей, можно усмотреть основу справедливого миропорядка. В общем, – он деятельно привстал со стула, – я поднимаю свой бокал...
– За справедливость! – воскликнул профессор.
– За справедливость! – повторил Андрей.
И выпил, не задумываясь.
Профессор встал и принялся размеренно ходить вдоль стола перед гостем, будто перед студенческой аудиторией. – Наш народ ещё не видел действительной справедливости; страна наша поделена между разными государствами. Что же, подчиняясь грубой силе поработителей, платишь свободой; подчиняясь законам их потомков, платишь бесконечным унижением. Долгое время казалось, что так будет вечно. Нас резали турки, расстреливал Хусейн. Но вот поворот событий: США победоносно вторгаются в Ирак, отлавливают диктатора и устраивают показательный суд, мы же получаем – надежду. Дорогой друг, мы очень, очень уважаем американцев. Но возникает правомерный вопрос: зачем им нужна была эта война? Что они искали здесь на самом деле? Правда ведь, не химическое, не биологическое оружие? Будь оно, крайне сомнительно, чтобы они стали так собой рисковать. А у нас его отродясь не было, это вам кто угодно скажет, да вот хотя бы я. Скажу больше: есть косвенные указания на то, что их целью, помимо нефти, была книга превращений. Ну, это не обязательно была цель, назначенная Белым домом или Пентагоном, – вполне вероятно, что официальные власти не всегда понимают, зачем в действительности они предпринимают те или иные шаги. Их, быть может, кто-то подталкивает. Или же просто кто-то пользуется случаем. Так или иначе, трудно объяснить военной целесообразностью, например, то, что прямо на раскопках древнего Вавилона была устроена военная база. Но, разумеется, даже если удариться в мистику, то вполне очевидно: обладай Хусейн таким смертоносным оружием, способным если не разрушить вселенную, то хотя бы превращать людей в ему покорных демонов, он бы сейчас, конечно, не сидел в железной клетке. Разве что в качестве невинного развлечения. Ну, не берите в голову; это всё так, между прочим.
Д-р Махараш вернулся за стол. В его глазах колебалось сомнение; он смотрел то на бутыль, то на своего собутыльника, который при этом сквозь вполне заметное похмелье с интересом изучал профессора. – Дорогой Андрей, – доверительно продолжил он, – мы очень уважаем американцев. Они избавили нас от тирана, теперь у нас автономия. В них есть что-то от крестоносцев, освободивших гроб господень и не знающих, что с ним делать. При этом, однако, сходство далеко не полное, поскольку как-то так получилось, что все нефтеносные районы отошли под контроль оккупационных властей. Нельзя сказать, что это доставляет нам радость. И я не могу исключить, что однажды найдётся новый Салах ад Дин, который во имя справедливости отправит современных крестоносцев восвояси. Если вы не в курсе, он был курд. Это наш национальный герой.
Не сразу фокусируя взгляд, они сосредоточенно смотрят друг другу в глаза.
– За Салах ад Дина! – восклицает профессор.
– За Саладдина! – отвечает Андрей.
Несмотря на совершенно разные антропометрические данные, воспитание, жизненный опыт и культуру, оба собутыльника подошли к состоянию ничем не обоснованного восхищения действительностью и взаимной симпатии практически одновременно.
Неожиданно для самого себя Андрей медленно и тихо пропел:
– Но мы поднимем... гордо и смело... – его глаза ненадолго округлились, нетвёрдый кулак начал отбивать ритм.
– Знамя борьбы... за рабочее дело... – добавил профессор, не менее удивлённо проявляя потаённое знание революционных песен вековой давности. Дальше слов они оба не знали, но отчётливо промычали остаток мелодии до припева, а затем грянули: – На бой кровавый, святой и правый... – да так, что на столе задребезжала посуда.
Дальнейшие события, которые мы приводим по утренним воспоминаниям г-на Сикорского, увы, не могут быть восстановлены полностью, и не исключено даже, что сама действительность того вечера в области траекторий нетрезвого дуэта была несколько фрагментарной. Во всяком случае, доподлинно известно, и это подтверждается дальнейшими событиями, что г-н Сикорский не остался на ночлег, ибо он привык ночевать дома. С меньшей степенью уверенности можно утверждать, что перед тем как, разбудив задремавшего водителя, поехать в офис, он подвергся воздействию горячего профессорского шёпота о крайне важном деле, говорить о котором при посторонних нельзя ни при каких обстоятельствах. О справедливости через анархию, об анархии через неправительственные организации, об организационной миссии дорогого Андрея в своей стране, затёртые визитки с примечаниями от руки... Увы, ничего больше воспроизвести не представляется возможным – по крайней мере, сейчас, когда где-то там, в далёком курдском городке г-н Сикорский мучительно борется с головной болью и подступающей к горлу тошнотой. Он куда яснее помнит звук захлопнувшейся дверцы автомобиля, затем свой подвал и борьбу с сувенирами, не желавшими полезать обратно в сумку, из которой они выпали без всякой заметной причины. Он смутно припоминает свой выход в коридор в поисках неизвестно чего; может быть, приключений. То, что подсовывает память в качестве продолжения, едва ли могло быть реальностью: уходящий вглубь коридор, гулкие шаги, уводящие в неизвестность... Коридор изгибался и уводил во мрак; ряды массивных дверей и кирпичная кладка постепенно сменились монотонной поверхностью серых стен. Не то факел, не то фонарь даёт слишком мало света, чтобы видеть достаточно далеко – во всяком случае, впереди неизменно зияет пустота, и довольно скоро возникает всё нарастающее желание тут же вернуться обратно. Ха-ха, как бы не так: ведь там, с другой стороны подземного хода – гора нашего дорогого шефа! И внутри неё – пыльные плитки книги, и чахнет над ними безмолвный библиотекарь, и...
С утра Андрей беспомощен и жалок. В голове отдаётся эхо алкогольных метаморфоз – в таком состоянии личность человека расслабляется, растекается подобно первозданному киселю, мысли в котелке булькают без всякой цели; но обычно чудеса наутро развеиваются, и он привычно, умывшись тёплой водой и осторожно сделав подобие гимнастических потягиваний, постепенно возвращается в реальность. Где-то под небрежно брошенным полотенцем жужжит телефон – кто-то с бесцеремонностью больших начальников и маленьких детей вторгается в область личного времени. А, да это профессор. Ну, ему можно: ведь и он, скорее всего, примерно так же преодолевает неловкую тяжесть в теле и гул в голове. С отеческой заботой, бодро и приветливо, но всё же со служебным звоном в голосе он поинтересовался, как идёт процесс, нет ли необходимости личного махарашевского присутствия для закрытия командировки... и, кроме того, исподволь поинтересовался, понравилась ли гостю вчерашняя беседа. Получив ответ, который можно было счесть утвердительным, он резюмировал: – I hope you will finish your business trip well, – и распрощался. ******
Андрей отметил, что ранне-утренний профессор несколько отличается от поздне-вечернего. По крайней мере, можно было бы выражаться понятней, чтобы другим не приходилось бы напрягать лингвистическую извилину... Но профессор уже пропал, и обсуждать это небезынтересное наблюдение Андрею стало не с кем.
Он полез в сумку, чтобы освободить её от сувениров. Вынув руку, он обнаружил в ней табличку, которая вроде бы даже была не глиняной, а окаменевшей, каменной. Пыль въелась в тонкие рубцы, и чтобы лучше рассмотреть красоту искусно мистифицированного узора, Андрей дунул на табличку, чихнул, потом принялся стряхивать с неё пыль ладонью. Внезапно его что-то проняло и передёрнуло, в ушах раздался шум; казалось, дрогнули стены. "Э-э-э, – преодолев мгновение ступора, подумал он, – что за..." – и мигом побежал прочь из комнаты и подвала, наверх, к людям.
Скажем по секрету от г-на Сикорского, это неподалёку, обрушив стену дома и унеся с собой два десятка жизней, взорвался автомобиль, умело заминированный относительно редкими в здешних местах воинами Аллаха. Что поделать, на войне стреляют.
-----
* Как дела, Андрей? – Хорошо, как у вас? (англ.)
** Как мы говорили вчера... (англ.)
*** – Есть старая пословица. В России две беды – дороги и дураки. Я вижу, курдские дороги не отличаются от российских. – Вы не правы, Эндрю. Русские успешно сделали собственный национальный проект. Поэтому они защищены от внешнего влияния и вольны делать собственные плохие дороги и дураков. Но курды только начали строить собственную страну. Наши плохие дороги – не результат работы наших дураков (англ.).
**** Вообще говоря, каждая великая нация несёт какую-то идею другим людям. Американцы несут демократию. Китайцы несут равновесие. Русские несут справедливость (англ.).
***** Посмотрите сюда, Андрей. Вот гора нашего босса (англ.).
****** Я надеюсь, вы завершите свою командировку успешно (англ.).
- См. также: Предыдущая часть, Продолжение