НАВЕРХУ
– У меня кончились коты, – сказала Элеонора. Она держала руки перед собой и чем-то была похожа на слегка провинившуюся английскую королеву. В руках была папка.
Трухлин слегка приподнял бровь.
– Ещё мы потеряли водителя.
Бровь сдвинулась выше.
– И убили попа.
Майор молчал широко; некоторое время с него можно было писать картину «Эйяфьятлайокудль пробуждается». Затем он поинтересовался:
– Это всё? Задание выполнено?
– Да... Так точно.
– Ладно. – Он слегка поморщился и улыбнулся самому себе. – Только если «всё» и «так точно», то надо говорить: «Доклад закончен». Но ведь он не закончен: что за поп, где водитель? Пишите рапорт. А материалы давайте сюда. – Он взял папку. – Винарский, теперь вы.
Элеонора взяла лист бумаги и села в сторонке писать, пододвинув к себе чернильницу. Винарский, до этих пор тихо стоявший под дверью, приблизился и протянул к локальному центру вселенной слегка дрожащую руку.
– Валерий Абрамович, литератор.
– Ну-ну, незачем скромничать. Мне говорили, что вы – капитан запаса. Что у нас тут? «Глаз господа»? Так-так... Присаживайтесь.
Майор сделал указующий жест большим пальцем руки и углубился в чтение.
Винарский огляделся. Да, капитан запаса, был когда-то. Ну, так не по своей воле, и довольно давно. Теперь-то какая разница? От человека лет за десять ничего не остаётся, одни воспоминания, а тут...
– У вас есть стиль, – заметил майор. Прежде чем Винарский отреагировал, Трухлин предостерегающе поднял ладонь, не отрываясь от чтения, и тот смолчал.
За окном простиралось чистое заснеженное поле. Вид с высоты третьего, кажется, этажа, был совершенно безлюдным и вообще не содержал каких-либо следов цивилизации. Могло бы показаться, что если двигаться туда, вдаль, то не далее горизонта упрёшься в край земли, постоишь, повернёшься и пойдёшь назад.
– У вас есть слог, – произнёс майор.
Винарский кивнул и стал смотреть, с какой феноменальной скоростью тот читает. Будто бы поэма вместо вдумчивого читателя попала к литературному критику, точно знающему, что, где и зачем искать.
– Н-да, – заключил Трухлин, – это я и предполагал. Будем переписывать.
– Н-не понял. Что значит переписывать? Зачем?
– Затем, что дела наши идут плохо. А идут они в некотором соответствии с вашим текстом. Одноглазый бог в небе, полоумные люди на земле. Я, честно говоря, вас раньше не читал и не собирался, но сами видите... Мои эксперты говорят, что вы были одно время популярны.
– Не то чтобы...
– А раз так, то ваша поэма вполне могла застрять во многих головах. И, судя по всему, теперь она всплыла.
– Простите, не понимаю.
– Всё-таки не видите? Не знаете, что стряслось? Интеллигенция... У меня, например, даже есть собственная гипотеза, которая всё объясняет. Но озвучивать её, правда, я пока не готов. И вам, кстати, не советую болтать лишнего. Хотя, конечно, вряд ли у вас будет такая возможность.
– Так, а что произошло-то?
– Да как, что... Посмотрите за окно. Раньше взгляд упирался в новостройку, а теперь там ничего нет. Куда делась? Может, и не было никогда. Есть о чём подумать. Один мой эксперт, профессор, говорит, что когда древние охотники выдумывали свои первые небылицы, они своими историями создали информационный панцирь, защищающий от внешнего мира не хуже дубины. Со временем панцирь креп и разрастался, пока не превратился во внешний скелет нашей технической цивилизации. И стоит нас лишить этого панциря, как мы оказываемся жалкими слизняками, которым, чтобы выжить, надо начинать всё сначала. Правильнее будет сказать, что панцирь этот скорее похож на мыльный пузырь, который теперь взял и лопнул.
– Лопнул?
– Вот именно. Он принялся шипеть и свистеть ещё во времена скукоживания СССР. Помните пустые полки магазинов? Это просвечивала реальность. Но теперь всё гораздо серьёзнее. Выходит, что раньше наше коллективное сознание было наполнено смысловыми галлюцинациями, а потом его что-то очистило. И, раз уж там образовалась пустота, её тут же стала заполнять всякая всячина.
– Как-то не логично. Эту пустоту должно было заполнить то, что на плаву – анекдоты, эстрадные шуты, вроде этого... Ну, как его там...
– Да? Не вспоминается? Я вот тоже многое не помню – но не помню, что. Мы не знаем, по каким причинам ваше произведение застряло в закоулках общественной памяти. Мы не знаем, чем оно так замечательно. Однако оно, как бы это сказать, реализовалось, и профессор Вульф, например, предлагает считать это случайностью, вам просто повезло. Если, конечно, такое можно назвать везением.
– Вульф? У вас?
– Все у нас. Он, кстати, квалифицирует событие как информационный вакуумный взрыв. А мы, соответственно, после этого взрыва разгребаем завалы. Правительства нет, армия деградирует на глазах, экономика дышит на ладан, со связью большие проблемы. И ещё это чудо в облаках. Ну, вы его придумали – вам и передумывать. Мы подскажем, в каком направлении. Профессор проследит.
– Мне бы...
– Ну, разумеется. Пока что подпишите вот тут.
Майор достал из ящика стола бумагу и подал собеседнику.
Винарский, ознакомившись с режимом неразглашения, пододвинул к себе уже освободившийся прибор, обмакнул перо, изучающе повертел его перед носом – и вывел свою подпись со второй попытки.
– А что, – задумчиво произнёс он, – шариковой ручки человечество не изобретало?
– Не исключено, конечно, – ответил майор серьёзно, но здесь мне просто нравятся старые надёжные вещи.
– А-а-а, ретроградствуете.
– Консерваторствую.
Трухлин повернулся к Элеоноре, взял в руки её плотно исписанный лист, и, прежде чем приступить к чтению, позвонил в надёжный бронзовый колокольчик, после чего распорядился доставить Винарского с его папкой к Вульфу.
Конвоир был молчаливым, невозмутимым, и его можно было бы назвать ненавязчивым, если бы не его несколько невежливая манера направлять сопровождаемого лёгким тычком дула в спину. Причём дуло принадлежало не заурядному автомату Калашникова, а старинному ППШ. Что, в общем, не удивительно для бывшего военного музея.
Лифт функционировал, но как-то неуверенно. Где-то что-то лязгало и скрипело, кабину дёргало и шатало. За бесконечно тянущееся время иные лифты могли бы уже добраться до стратосферы, но этот... Будто его механически движет бригада измождённых военнопленных или богомольцев с улицы, которым внушили, что лучшее служение их висящему богу – это запуск высотных лифтов... Когда всё остановилось, и двери разъехались, впуская внутрь яркий солнечный свет, Винарский замешкался. Выйти помог ему конвоир.
В просторном зале, где раньше размещался, насколько можно помнить, ресторан, теперь было что-то вроде экспериментальной лаборатории: между подозрительно гудящими приборами, вид которых также был подозрителен, сновали сосредоточенные люди в белых халатах; вдали, у широкого окна, с аппаратом передачи световой морзянки возился Вульф.
Когда Винарский подошёл к профессору, тот как раз окончил какую-то сложную отвёрточную операцию и щёлкнул рукоятью передатчика. Шторки на прожекторе послушно моргнули.
– Рад приветствовать, – произнёс профессор, отирая ладони и принимая у конвоира папку. – Где это вы пропадали? Наш клуб почти в полном составе перебрался сюда. С майором уже пообщались?
Винарский утвердительно кивнул и неопределённо махнул рукой.
– Ясно, – продолжил Вульф, – значит, вы в курсе. Что же, отойдём, обсудим.
Закуток, отгороженный от общего зала двумя шкафами и фикусом, в качестве третьей стены имел всё то же окно от пола до потолка, при свежем взгляде сквозь которое можно было бы представлять себя обитателем странного воздушного аквариума с офисной зеленью и креслами вместо водорослей и камней. Но, конечно, снаружи смотреть сквозь стекло было некому, разве что чуду в облаках, которому, судя по его задумчивому виду, сейчас не до таких мелочей. Зато само оно отсюда казалось гораздо ближе, и было видно, что у него, кроме иных человеческих черт, теперь ещё просматривается пупок – вида, впрочем, вполне божественного.
– Присаживайтесь, Валерий Абрамович. У вас, прошу прощения, голова не кружится? Тут немного пошатывает – башня колеблется под напором ветра, люфт около полуметра. Или на вас так влияет близость к собственному персонажу?
– Иван Семёнович, ну давайте разберёмся... – пробормотал Винарский и, заложив руки за голову, устремил свой взгляд сквозь окно. Помолчав некоторое время, продолжил более определённо: – Разве может книга изменить мир?
– Ещё как. Библия, «Капитал», «Происхождение видов»... Книги – это набор идей, которые в коллективной черепной коробке бурлят и кипят, как в плавильном котле. Пока сверху надета крышка, под ней клубятся испарения – это, можно сказать, наше представление о реальности. Но в один прекрасный момент кто-то снимает крышку, перемешивает варево, накрывает – и вот, пустое место занимает нечто новое, как вы с вашим творением.
– И вы в это верите?
– Мне не обязательно, я это придумал. Но как ещё объяснить данный феномен? – Вульф ткнул рукой в небо. – Только так. Нельзя же, в самом деле, считать его богом во плоти. Можете не сомневаться: мы проверяли, там ничего нет.
– Любопытно.
– Мы запускали к нему аэростат. При сближении с объектом выяснилось, что наблюдаемая картинка размывается, а пробы воздуха, насколько можно доверять нашему оборудованию, не содержат каких-либо примесей. Это не голография и не игра света и тени. Это продукт нашей фантазии в чистом виде. Кстати, к чести сего заведения можно сказать, что объект впервые был зафиксирован именно здесь, утром 12 февраля сотрудницей ВОХР Колымагиной О. В., о чём имеется соответствующая журнальная запись.
Вульф немного полистал папку Винарского и продолжил.
– При обыске, кроме ведомственной и специальной литературы, в её комнате были обнаружены четыре книжечки ваших стихов. Это и дало нам ключ к разгадке. Сейчас больная помещена в изолятор, а нам с вами предстоит несколько изменить злополучную поэму. Видите ли, пока в небе висит эта систематическая ошибка восприятия, от неё и, главное, от серой массы, идущей на поводу у проходимцев, можно ожидать чего угодно. К сожалению, мы не можем убедить пациентку в том, что всё это выдумки. Вам придётся доказать, что никакого бога, особенно в его материальном воплощении, нет. Уверен, вы справитесь.
Профессор взглянул на Винарского вопросительно. Но тот смотрел в окно, энтузиазма ничуть не выражая.
- См. также: Предыдущая часть, Продолжение