ТУРИСТЫ
– Всё это мне не нравится, – говорил водитель. – Пока вы там собирались, набережную перекрыли военные. Нас с вами, может, и пропустят, а вот этого, – тут он вполоборота кивнул на заднее сиденье, – нет. Что, через центр прикажете ехать? А?
– Феликс, перестаньте, – сказала дама, – давайте через центр.
Тут он заёрзал в кресле, выразительно глядя на собеседницу, затем пожал плечами и сам себе улыбнулся, потом пробормотал что-то насчёт майора, бензина и денег, и машина тронулась.
Автомобиль неторопливо перемещался по оледеневшей дороге, и через вполне прозрачные окна хорошо просматривались разительные изменения, произошедшие с городом за те несколько дней, которые Винарский провёл не выходя и не выглядывая из дома. Город помрачнел. Многие здания уменьшились в размерах, сбросив этажность, как сбрасывают лишние годы, некоторые просто исчезли, а иные сузились и вытянулись, превратившись в подобия башен.
Туристов, обычно глазеющих по сторонам с фотоаппаратами наготове, не наблюдалось, но зато появились очереди. Они стояли под мрачными вывесками невзрачных продуктовых магазинов, будто вынырнувших из небытия. В сосредоточенных лицах малоподвижных людей читалось беспокойство. Изредка можно было видеть, как кто-нибудь из них посматривал в небо, но явно не для того, чтобы насладиться зрелищем солнечных крыльев или лучше их изучить, а лишь с целью удостовериться, что странное обстоятельство никуда не исчезло.
Собственно, в этом мужике с крыльями, висящем вместо солнца и светящим из своего замутнённого глаза, не было ничего такого уж странного, рассуждал Винарский. Мало ли, почему бы и нет. Вот разве только его розоватые трусы... Элемент одежды, придуманный веке в 17-м, вряд ли мог украшать древнее божество на законных основаниях. Значит, не трусы это, а оптический обман зрения, конфигурация облаков... Тело божества, между тем, просматривалось предельно чётко, вплоть до татуировки на руках, задумчиво сложенных на груди. Рисунок татуировки состоял из чёрточек и пиктограмм, и некоторые специалисты сходились во мнении, что текст может означать нечто вроде "Не забуду девяносто первый". Иные же, по словам Элеоноры, утверждали обратное... Винарский попытался выглянуть из окошка, затем задумчиво потеребил губу.
– Да вы не волнуйтесь, – произнёс водитель, – не всё так плохо. Вот, например, вчера вечером я отвозил одного генерала, из бывших, а сегодня утром уже приходила его вдова. Это я понимаю, можно переживать. А у вас ведь только дознание.
– Я, собственно, не совсем... – неуклюже возразил Винарский. – Элеонора, – обратился он к сидящей рядом даме с ридикюлем и котом, – в чём, вообще, дело? Вы что, не в одной команде с военными? Куда мы едем? Это не опасно?
– Ну, тоже скажете, – продолжил водитель. – Дознание – вещь, конечно, неприятная, и даже очень, но вот так чтобы смертельно – нет, далеко не всегда. Если, конечно, вы не начинаете качать права и лезть в бутылку. Был тут на днях один случай...
– Феликс, перестаньте, – сказала дама, – вечно вы со своими историями... У нас, Валера, служба секретная, а документы не совсем настоящие...
В этот момент автомобиль, уже начавший сбавлять скорость, замедлился почти до остановки: впереди показалась толпа. Она отличалась от очередей, прежде всего, тем, что перегородила дорогу. Толпа не проявляла признаков агрессии или какой-либо активности вообще. Лица, которые уже были видны из окон автомобиля, выглядели отрешёнными от мира и были все обращены к небу. Время от времени они вскидывали руки, будто взмахнув ими и опершись на воздух, и так стояли, напоминая неподвижную стаю альбатросов. В центре, на возвышении, темнела фигура человека в рясе, и толпа повторяла его движения. Ехать дальше было нельзя.
– Ну вот, я же говорил, – заметил водитель. – Солнцепоклонники?
– Почти, – произнесла Элеонора, вглядываясь вдаль. – С православным уклоном. Попробуйте в объезд.
Автомобиль стал разворачиваться, и в тот момент, когда он завершил манёвр, вдруг оказалось, что навстречу ему движется армейский джип, небрежно перекрывая обе полосы. Разминуться с такими обстоятельствами было невозможно, тем более что когда джип вплотную приблизился, оттуда жестом предложили остановиться и выйти. Учитывая, что сигнал подавали дулом автомата, выглядел он убедительно.
Выйдя из автомобиля и пребывая в относительном бездействии, пока его сопровождающие предъявляли сначала удостоверения, потом некие вербальные аргументы, Винарский оглянулся на толпу и, сделав несколько шагов, принялся её рассматривать более внимательно. С высоты человеческого роста она казалась ещё внушительней, и количеством людей, и выражением их глаз. В лёгкой дымке ещё не выветрившегося городского смога глаза их казались полупрозрачными, пустыми и незрячими, как будто вместо людей на площадь вышло население некоего сумрачного мира. "Потому что они слишком часто смотрят вверх", – сказал себе Винарский. Однако они вовсе не были слепы, так как внезапно толпа практически синхронно обернулась и посмотрела почти что прямо на него.
– Кто приходит с высоты? – раздался глубокий, заливающий площадь голос.
– Он! – ответила толпа.
– Знает всё, что знаешь ты? – ритмично продолжил голос.
– Он! – повторила толпа.
– Видит всё, что вижу я?
– Он!
– Будет всем один судья?!
– Он!!!
"Неплохая рифма, – подумал Винарский, – но лучше было бы – жуя. Отличный каламбур..." Голос, между тем, подобно волнам накатывал и накатывал на гальку человеческих голов.
– Всё, чему нас учили, оказалось ложью. Тысячи лет! Сотни поколений! Слишком долго мы друг другу внушали одно, и другое, и третье, родители – детям, а те потом – своим детям. Слишком долго, чтобы это прошло без последствий. Незаметно, из года в год наше сознание изменялось школой, телевизором и газетами. Мы заблуждались. Мы не строили светлое будущее и не летали в космос. Мир, который мы теперь видим, слишком не похож на прежний. Мы были опьянены, но теперь – протрезвели. Те же, кто цепляется за ложную память, за химеру вчерашнего дня, нам мешают. И мы избавим их от фантомных болей отравленного воображения. Они нуждаются в чистке.
Сказав это, голос умолк, и человек на возвышении, который, меду прочим, был бородат и тяжеловат, медленно обеими руками указал в сторону двух остановившихся автомобилей. Лёгкий ветер всколыхнул его бороду и одежды, и толпа, до того поворачивавшаяся и так и этак, устремила свои взгляды, свои руки и, главное, ноги – к Винарскому. Тот попятился назад.
Водитель и дама, по всей видимости, до последнего момента разбирались с военными, или же, напротив, военные с ними, но с изменением поведения толпы и те, и другие от своего занятия отвлеклись. Щёлкнул затвор автомата.
– Кто всегда глядит с небес?
– Он!..
– Кто не умер, но воскрес?
– Он!..
Вот уже вытянутые руки приблизились на расстояние нескольких шагов, вот уже отчётливо слышно тяжёлое разгорячённое дыхание. "Бежать, – вдруг подумал Винарский. – Бежать!.."
Прежде чем раздался грохот автоматной очереди, он успел немного отступить в сторону. Боковым или даже затылочным зрением он увидел, как боевой расчёт разворачивается для отражения атаки, а из окон начинают осторожно выглядывать любопытные. Он услышал, как по толпе прокатилась команда "взять военных", и как сами военные передавали по рации свои координаты. И тогда он решился.
Какой-то частью сознания он отметил, что люди из толпы, в которых стреляли, не падали. Пули будто не долетали до них, растворяясь в воздухе.
Обнаружил он себя несколько позже в гуще толпы, идущим и раздвигающим её своим плечом да волочащим за собой едва поспевающую Элеонору; следом за ними двигался Феликс, поразительно уменьшившийся в размерах. Где-то далеко позади ещё слышались азартные крики, но стрельбы уже слышно не было. Дама свободной рукой прижимала к себе тоскливо мяукающий ридикюль.
– Ну, хорошо, – сказал Винарский, сбавляя ход. – Я совсем запутался. Когда, говоришь, это всё началось? – Он указал подбородком вверх, на парящего исполина.
– Четыре дня назад. Ты что, даже в окно не выглядывал?
– Не выглядывал. Работал. Писал. Слушай, я, вообще, когда сочинял своего невидимого бога, то видел его немного вовсе не таким. К этому атмосферному явлению, – он указал пальцем в небо, – я никакого отношения не имею.
– Это тебе так кажется. Позже поймёшь. Между прочим, сейчас насчёт атмосферного явления ты угадал. Наши физики говорят, что раз мы его видим целиком, с руками и ногами, то это значит, что на него падает свет. Если бы объект висел на месте солнца, в космической пустоте, то было бы видно только его лицо и частично руки. А раз видно всё, то выходит, что висит он в атмосфере и освещается рассеянным светом.
– Честно говоря, больше всего меня беспокоят его трусы. В моём тексте такого не было.
Люди вокруг нараспев, каким-то образом понимая движения бородатого дирижёра, мычали несложную мелодию, что-то из "Пинк Флойда". Мотив был назойливым и прилипчивым. Стало слышно, как Феликс, до сих следовавший в арьергарде без лишних слов, расправив плечи, начал издавать ритмичные звуки в такт всеобщему пению. Затем он замедлил шаг, потом остановился.
– Феликс! – вполголоса закричала дама, – перестаньте эти ваши... – Но тот не реагировал. Наоборот, он будто демонстративно не обращал внимания на своих бывших товарищей. Он вдруг начал на глазах преображаться, и вот его уже почти невозможно отличить от остальных. Он расставляет руки, его глаза зажигаются лёгким жёлтым свечением, и бывший Феликс, утрачивая всякую индивидуальность и не замечая ни слов, ни действий, становится частью толпы.
– Феликс!.. – дама пытается его расшевелить, но и физическое воздействие не приносит результатов.
– Оставь его, – проговорил Винарский. – Видишь, ему тут хорошо. Феликс расправляет крылья. Идём.
Они шли сквозь толпу, которая, собственно, была не совсем толпой, поскольку имела некоторую структуру, напоминающую круговой лабиринт; временами они прорывали живые стены, раздвигая переплетенье рук, стремясь выйти из податливого лабиринта с противоположной стороны.
– Интересно, – сказал Винарский, когда им понадобилось сделать очередную передышку, – а к этому летуну запускали зонды?
– Да, запускали, класса "земля-воздух",– ответила дама, – без последствий. Скорее всего, там ничего нет. Один воздух и облака.
– Скорее всего, – вдруг произнёс внезапно появившийся, а может быть и давно идущий рядом уже знакомый человек в рясе, – это ракет ваших нет. Потому что для человека существует лишь то, во что он верит. Прошу прощения, что вмешиваюсь, – добавил он, оглаживая бороду. – Отец Антоний.
– Это вы стихи читали? – спросил Винарский после непродолжительного общего молчания. – Хорошие стихи. Интересно тут у вас.
– А вы, я смотрю, здесь недавно. Идёте куда-то. Торопитесь. Вера в вас ещё не окрепла. Смысл существования не обретён. Побудьте с людьми, посмотрите на небо. Откройтесь господу, и откроется вам он.
– М-м-м, большое спасибо, обязательно попробуем. А, простите, сами-то вы почему руки не раскидываете?
– Так уже отраскидывался, с божьей помощью. Сейчас отец Серафим заступает. Советую послушать – он и про ракеты, и про радиосигналы, и про авиацию расскажет. Которых уже почти нет. Вы послушайте. А мне пора.
С этими словами он сделал размашистый жест, и люди перед ним расступились, выстроившись коридором к обширному входу в подземелье, в котором угадывалась бывшая станция метрополитена.
Прежде чем он скрылся из виду, и коридор стал распадаться и преображаться, Винарский крепко сжал руку своей дамы и устремился вперёд, а затем – вниз.
- См. также: Предыдущая часть, Продолжение