ЯЗЫК ТАБЛИЧЕК, СТАРУШЕК И КОТОВ
Ленинградцев умело сторговался с таксистом, машина вздрогнула и отправилась в путь.
– Погоди, а ты что, со спецквартиры до сих пор не съехал? – удивился Альтер.
– Нет пока, – отозвался Ленинградцев. – Мне разрешили немного пожить.
Тариэл Ростеванович хмыкнул, Альтер пробормотал нечто вроде "святая доброта" и замолчал; таксист механически включил радио. Ленинградцев, сидя на месте штурмана, дал водителю последние инструкции, прикрыл глаза и задремал. По сторонам проносились дома, фонари и витрины, и в их безудержном движении не было ничего, что бы напоминало о неспокойных событиях, только что происходивших где-то здесь, рядом. Город не желал ничего замечать. По радио привычно рвал на себе рубашку Юрий Шевчук, сменившийся чуть погодя Николаем Расторгуевым с его неизменной гимнастёркой, Святой Русью и конём.
Такси несётся по засыпающему городу, а между тем Ленинградцев идёт по полю, ведёт коня и сеет рожь; сияет солнце, поют невидимые цикады. А вот уже он удивительным образом едет верхом, облачённый в богатырские доспехи. Под конскими копытами сминается ковыль. Но вот на солнце набегает грозовая туча, цикады смолкают, им на смену приходит чернота вороньего беспокойства. Конь спотыкается, фыркает. Вдруг раздаётся визг тормозов. Из темноты, чуть не сваливаясь на капот, появляется старушка. В свете фар она похожа на ангела смерти. С кошкой на руках.
Водитель открыл дверцу, но старушка, проявляя удивительную ловкость, исчезла за деревьями.
– Ладно, мы уже приехали, – сказал Альтер, – спасибо за доставку.
– А... да, – подтвердил Ленинградцев со своего штурманского кресла, и через минуту они уже подходили к подъезду.
Во дворе было пустынно. Никто не рылся в мусорных баках; не было видно ни дворовых собак, ни крыс, ни припозднившихся клиентов зелёного змия.
– В последнее время куда-то пропали бомжи, – поделился своим наблюдением Альтер. – Лет десять назад я несколько раз ночевал в офисе, который тогда у нас находился неподалёку от вокзала. Так я с утра такого насмотрелся!.. Спать, кстати, было совсем не удобно, потому что в офисе ничего диваноподобного не было. Поэтому я засыпал очень поздно, а просыпался очень рано, и смотрел на привокзальный народец с высоты второго этажа. Попрошайки и бродяги, в тополином пуху, среди мусорных пакетов расползались по городу, как толпы диких тараканов... А сейчас народ то ли повымер, то ли устроился как-то иначе...
– Сейчас ведь не сезон, – резонно заметил Тариэл Ростеванович, – они потянулись на юг...
– Не понимаю я ваших намёков, – сказал Ленинградцев и уверенно нажал на дверном замке комбинацию из двух цифр.
Стены подъезда, богато расписанные неизвестными представителями весьма распространённой школы городских живописцев, часто изображающих на своих картинах исключительно собственную подпись, привлекли внимание Альтера.
– Какая, всё-таки, хорошая штука граффити, – заметил он. – Раньше, выгуливая даму, я вынужден был каждый раз её отворачивать от не слишком приличных надписей на стенах и заборах, а теперь, когда обитатели улиц и подъездов по-русски писать уже разучились, а по-английски ещё не научились, глядеть на стены – одно удовольствие: сплошные картинки да бессмысленные знаки, общественной морали никак не вредящие.
– Это потому, – поддержал беседу Тариэл Ростеванович, – что вы не разбираетесь в разного рода иероглифах. Конечно, нельзя сказать, что в них разбираются авторы настенной графики, но, с другой стороны, кто поручится, что в этих каракулях случайным образом не повторяются знаки, в которые когда-то давно вкладывался весьма содержательный смысл? Дадите руку на отсечение?
– Нет, пожалуй. Свою – не дам.
– И правильно сделаете: вот эта, например, штуковина – он показал на замысловатую комбинацию наклонных чёрточек, – содержит, если не ошибаюсь, довольно древнее и весьма сильное проклятье.
Лифт поднял их без всяких приключений и разговоров. Ленинградцев отпер дверь и со словами "прошу прощения" впустил гостей внутрь. Там их ждал невероятный кавардак.
– Нас опередили? – Тариэл Ростеванович слегка округлил глаза.
– В смысле – опередили? – зевнул Ленинграцев. – Немного не убрано, прощения просим. Пожалуй, чайку-кофейку?
Кавардак был хоть и невероятный, но всё же поверхностный и не слишком запущенный, и через несколько минут совместных усилий стал терять своеобразную грязнопосудную и кефирнопакетную красоту, превращаясь в банальный бытовой бардак, потом в лёгкий гостевой беспорядок, а затем и вовсе исчез, оставив разве что пыльные следы на книжных полках с корешками на разных языках.
– Ну... – неторопливо произнёс Тариэл Ростеванович, потягивая крепкий чай из пиалы, которую сам обнаружил в серванте.
– Вот... – протянул Альтер, наливая из чашки в блюдце, которое он нашёл там же.
– Да... – отозвался Ленинградцев в свежеотмытую железную кружку.
И тут в дверь позвонили. Ленинградцев, пожав плечом, отправился в коридор. Заглянув незаметным образом в глазок, он увидел ушлую физиономию таксиста, держащего в поднятой руке блокнотик.
– Вы вот забыли, – сказал тот, когда дверь отворилась. – Тут какие-то записи, счета за коммунальные услуги – по ним я вас нашёл. Подумал, что они вам нужны – за несколько месяцев, неоплаченные...
– А, да, – ответил Ленинградцев, протягивая руку за блокнотиком. – Огромное спасибо!
– Да не за что. Всякий бы так поступил.
– Ну, не скажите... – блокнотик медленно перекочёвывал к Ленинградцеву. – Запросто, за счёт своего личного времени, которое можно было бы потратить на зарабатывание денег...
– Ну что вы; я...
– Всё-таки приятно видеть, что ещё есть на свете благородные люди. Позвольте мне пожать вашу руку!
– А-а-а... – промычал таксист.
– Восхищён бескорыстием! Рад был видеть! Удачи!..
Дверь закрылась.
Вернувшись, Ленинградцев обнаружил посреди журнального столика объёмистую сумку.
– Не понимаю, – поинтересовался он, взглядом указывая на неё, – что в них такого.
– В самом деле, – поддержал его Альтер. Он полез в сумку и извлёк оттуда глиняную табличку. – Вроде бы ничего особенного; окаменелость первой степени. В привокзальном буфете продавать ещё можно, однако использовать в качестве печенья уже нельзя.
Тариэл Ростеванович отхлебнул из пиалы и отставил её, взял в руки табличку и принялся её рассматривать.
– Я придерживаюсь того мнения, – чуть погодя произнёс он, – что они имеют реальную археологическую ценность. И только. Но при этом, я полагаю, ими заинтересовался некий коллекционер со связями, считающий, что они имеют ценность совершенно другого рода.
– И какого же? – поинтересовался Альтер.
– Магического.
– То есть, могут превращать людей в богов, а заодно привлекать конец света?
– Да, что-то в этом роде. Только, насколько я знаком с вопросом, а им я когда-то интересовался специально, само превращение имеет несколько иной характер. Так, Абу аль Хазани в своём безымянном трактате подразделял человеческие существа на три десятка основных типов. Воины, ремесленники, крестьяне, духовенство, ангелы земные и небесные, лекари, зодчие, демоны полезные и бесполезные, женщины, неверные, и так далее без особой системы. И если можно неверного обратить в истинную веру, из крестьянского сына воспитать воина, а демоны могут легко принимать облик обыкновенных людей, то наверняка должен быть и способ делать это по собственной воле – точнее, по воле повелителя. И раз не существует чёткой грани между неверными и животными, то путём последовательных превращений можно создавать что угодно из чего угодно. Автор ссылается на клинописные архивы Ассурбанипала, где сказано, что телохранители оного частично были воинами, а частично – псами. Кроме того, убедительно свидетельствует он, для возведения Вавилонской башни, как известно, привлекались армии рабочих, специально созданных из муравьёв, гусениц и жуков.
– Какой хороший чай, – заметил Альтер.
– Да... А ещё он смог убедить своего покровителя, что путём хитроумных манипуляций с вавилонскими табличками можно, кроме всего прочего, ещё и весьма заметно продлевать свою жизнь и даже молодость, как это делали знаменитые старцы древности. В общем, аль Хазани своего добился и возглавил экспедицию к развалинам Вавилона – вероятно, первую в своём роде, если не считать обычных расхитителей гробниц и местных жителей, растаскивающих бесхозный стройматериал для своих домов и огородов.
Тариэл Ростеванович отставил пиалу, посмотрел по сторонам и, видимо, не найдя полотенца, неторопливо отер свои руки о воздух.
– Далее, после нескольких месяцев раскопок, он возвращается назад с весьма богатой добычей. После пышного приёма его помещают в башню, где ему создаются все условия для плодотворной работы, включая полную изоляцию от беспокойства окружающего мира. В своём трактате автор утверждает, что первое простейшее превращение – лягушки в саламандру – ему удалось уже на третью неделю, а чуть погодя удалось вывести вечноживущего червя. По-видимому, тогда же стал распространяться миф о чудодейственной силе древневавилонской глины. Среди колдунов и знахарей её толчёный порошок ценился едва ли не выше, нежели магические пирамидки или, там, зуб дракона.
– Какой хороший чай! – с ещё большей выразительностью произнёс Альтер.
– Да, очень... – подтвердил Тариэл Ростеванович.
– Ну, не знаю, – неуверенно среагировал Ленинградцев. – Вообще, не хотелось бы, всё же не моё, но... – тут он встал и направился куда-то к шкафу. Открыл бар и принялся поочерёдно извлекать оттуда на всеобщее обозрение разнообразные и часто полупустые бутылки.
– Я ещё пока чай не допил, – улыбнулся Тариэл Ростеванович.
Ленинрадцев посмотрел на Альтера, но тот, казалось, был всецело поглощён изучением узора на своей чашке.
– Тогда у меня вопрос по сути, – выдохнул он. – Почему трактат – безымянный?
– Спасибо, это действительно интересно. До нас дошли четыре трактата аль Хазани: первый – "Математон", своеобразное алгебраическое доказательство идеальности мироустройства, начиная от пирамидальной структуры общества и заканчивая такими частностями, как газеллическая поэтика; второй – "Небоход", труд метафизический, где в основном рассматриваются практические аспекты перехода между шестым и седьмым небом. Третий трактат – безымянный, мы вернёмся к нему позже. Последний – "Превосходитель", незаконченный и довольно сумбурный, о величии, разумеется, повелителя. По ходу повествования с повелителем происходят невероятные трансформации: меняются его речь и манеры, внешний облик и даже имя. Удивительно, но он из одышливого и боявшегося приближения смерти старикана сначала превратился в крепкого и неустрашимого витязя, потом – в прекрасно сложённого хитроумного юношу, затем – в обладателя стольких достоинств, что у Хазани на их описание уходит целая страница...
Внезапно раздался звонок в дверь. Ленинградцев торопливо и встревожено пошёл в коридор, по пути оставив на столе недопитую коньячную бутылку.
Со всей возможной осторожностью, тщательно маскируясь, он заглянул в глазок, и открыть решился не без колебания. Перед ним стояла та самая старушка, и у них состоялся вполне типичный для тех самых старушек диалог.
– Нет, – могли бы слышать оставшиеся в комнате после некоторой паузы, – нет... И у соседей нет... И во всём доме – тоже. И не было. И не предвидится. До свиданья!
Когда он вернулся, на лице его сияло недоумение пополам с разочарованием.
– На дворе кризис, – пояснил он, – а некоторым делать нечего, ходят, ищут для своей кошечки кота. У вас, говорят, был тут рыжий в полоску.
– Ужель та самая старушка? – поинтересовался Альтер.
– Кажется, да.
– Занятно... Вы, дорогой друг, – продолжил он в прежнем тоне, – только что прошляпили возможность немного заработать: кота, я думаю, для вас найти проблемы не составляет, а далее перед вами раскрылись бы удивительные перспективы необхоженного рынка. Для начала можно было хотя бы взять аванс... Я так себе и вижу: блог кота Жуана с хроникой вязок невязанных кошечек, затем – кошачий сайт знакомств "Бон Жуан"... Ну, дождёмся мирного времени, идей много. Так что там дальше с превращениями?
– Как обычно, – отозвался Тариэл Ростеванович. – Большинство хазанистов полагает, что всё дело не в каких-то там чудесах, а в заурядной для тех времён смене владельцев замка, под развалинами которого манускрипты и были обнаружены впоследствии. Можно предположить, что сначала власть перешла к начальнику стражи, потом к представителю молодой аристократии из местных, затем всем этим заинтересовались могущественные соседи... Но мы несколько отвлеклись от темы. В безымянном трактате Хазани приводит несколько способов простых превращений при помощи табличек.
– Неужели?
– Да, причём всё до мельчайших деталей. Я уверен, что мы вполне могли бы что-нибудь даже воспроизвести. Таблички-то – вот они. Заодно и проверим без всяких экспертиз, насколько они настоящие.
Он полез в сумку и принялся доставать оттуда таблички, задумчиво вглядываясь в надписи и шевеля губами на непонятном языке. Потом попросил у Ленинградцева поискать в кладовке штангенциркуль.
Роясь в кладовке, тот бормотал: "Что, если это работает? Что, если можно превращать одно в другое, а свиней в людей?.." Штангенциркуль он искал долго, но обнаружить не смог, однако нашёл пятиметровую рулетку – и, захватив ещё так, на всякий случай, молоток, поспешил вернуться.
Его ждала удивительная картина. Взрослый человек, в костюме, Тариэл Ростеванович осматривал собранную на столе конструкцию из глиняных табличек, заходя с разных сторон и приставляя к глазу импровизированный дальномер, состоящий из большого и указательного пальцев обеих рук. Конструкция напоминала Стоун Хэндж в миниатюре.
– Где вы там ходите? – спросил Тариэл Ростеванович. – Пришлось всё делать на глазок.
Довольно скоро он перешёл к содержательной части опыта, предварительно попросив подать ему настольную лампу.
Свою чайную пиалу он аккуратно поместил внутрь конструкции, а свет лампы направил таким образом, будто бы это и в самом деле Стоун Хэндж, и с краю стола восходит солнце.
– Всё, – сказал он чуть погодя и выключил лампу. – Можно пробовать. Хотя, давайте я сам. – Он аккуратно достал пиалу, поднёс её ближе к лицу, понюхал. – По-моему, это виски... А впрочем, нет. Это коньяк, господа! Коньяк! – Он отхлебнул. – Любопытно, любопытно. А должно было, между прочим, получиться вино.
– Гм, действительно любопытно, – подтвердил Альтер, не касаясь, впрочем, пиалы. – Я тоже хочу попробовать. Да нет, не коньяк, а эксперимент.
Он поместил свою чашку в центр перегонной установки, повторил манипуляции с лампой, затем чашку достал и, подержав на свету, пригубил. – Да, – удовлетворённо сообщил он, – это коньяк. Это действительно так!.. Ну, теперь-то я понимаю, зачем друиды мастерили Стоун Хэндж.
– И зачем же, по-вашему?
– Да вот затем же. Чтобы на скудной английской земле производить дефицитные напитки в промышленных масштабах. Опиум для народа сам по себе не растёт. Правда, я что-то не припомню, чтобы там у них были клинописные надписи – но это, надо полагать, либо не обязательно...
– Обязательно.
– ...Либо впоследствии надписи были стёсаны. Вандалами. Или последним друидом, возжелавшим унести секрет фирмы в могилу свою.
Тут в разговор наконец-то вмешался Ленинградцев.
– А можно, я? – произнёс он, широко раскрыв глаза.
– Конечно же, прошу, – отозвался Тариэл Ростеванович, и Ленинградцев со своей кружкой стремительно двинулся к столу. – Ммм... Не заденьте таблички!.. – Но предостережение запоздало: стол взвизгнул, конструкция зашаталась – и кружка оказалась посреди развалин. Таблички не пострадали.
Ленинградцев ладонью вытер пот со лба.
– Я, кажется, понимаю: вы меня разыгрываете, – недоверчиво проворчал он. Рука его, дрожа, потянулась к бутылке. – Вы перелили в свою посуду коньяк из моей бутылки; следовательно, в ней сейчас киснет чай. – Он свинтил крышку и с победоносным видом попробовал содержимое на вкус. Вкус оказался вполне коньячным.
– Хватит с меня на сегодня. Я спать иду, – устало произнёс он, вяло попрощался тяжко воздетой рукой и отправился прочь, в другую комнату, прихватив недопитую бутылку с собой.
Альтер в одной руке держал табличку, а другой время от времени подносил ко рту свою чашку, то и дело переключая своё внимание с одного предмета на другой.
– Всё-таки, очень хороший чай получился, давно такого не пил. – Он улыбнулся. – Ну, а кому бы эти таблички могли понадобиться?
– Да кто ж его знает, – отмахнулся Тариэл Ростеванович. – Я и говорю – какой-нибудь одержимый коллекционер. Провёл детство на пыльном чердаке, играя в пиратов. – Он встал и прошёлся по комнате, вдоль шкафа с книжными полками. – О, да здесь интересная библиотека – есть книги на курдском. – Он достал одну и принялся её изучать. Потом удивлённо сообщил: – Однако! Я-то думал, это что-то курдское, а тут – Достоевский, перевод с английского. – Он вернул книгу на место и двинулся дальше.
Не доходя до окна, он вдруг обнаружил прислонённую к стене гитару.
– О, это совсем неплохой инструмент! – отметил он с авторитетным видом, взял гитару, вернулся к столу и, немного подтянув струны, стал наигрывать нечто совершенно романтическое.
В столице, в больничной палате,
Где вечно забиты места,
Одна из железных кроватей
Всегда остаётся пуста.
Как будто бы у монумента,
Цветочек из вазы торчит,
А в рамочке с чёрною лентой
Старушка святая висит.
Когда-то она здесь лежала,
На этой кровати святой,
И всё, что её окружало,
Святила святою водой.
Её не любили соседки,
Её не любили врачи,
Она тосковала, как в клетке,
И тяжко молилась в ночи.
Наутро её находили
В распахнутом створе окна.
Крестом православного стиля
Рассвет осеняла она.
Однажды небритый верзила
К соседке одной приходил.
Старушка его окропила,
А он её взял и убил.
Он всех оглядел равнодушно,
Отёр свой бандитский наган.
И вдруг неживая старушка
Сказала ему: хулиган!
Она поднялась на кровати,
Она посмотрела вперёд
И в грязно-кровавом халате
Встаёт и к убийце идёт.
Лицо его вмиг побледнело,
И падает он не дыша.
А мимо бездушного тела
Шагает святая душа.
Срывает с окна занавеску,
Срывает с петель шпингалет
И с всепроникающим треском
Уходит в сияющий свет.
И небо от скуки взирало
В окно на осколки стекла,
Вдали колыхая устало
Звенящие колокола.
Тариэл Ростеванович взял особо изощрённый финальный аккорд и слегка поклонился.
– Какая трагедия!.. В жизни так не бывает, – умилился Альтер.
И тут раздался звонок в дверь. Звенел он резко и настойчиво, не предвещая ничего хорошего.
- См. также: Предыдущая часть, Продолжение