ЕДИНОБОГ
Луч фонаря, блуждая и подпрыгивая в такт шагам, то упирался в каменные своды, то уходил в глубину коридора, и в его неровном движении не было никакого спокойствия. Чем больше проходило времени, тем отчаянней разглагольствовал доктор Махараш на внутрикурдские темы, замолкая только на теме американского присутствия и на развилках. Сикорский признаков паники не проявлял, но Кэйт с независимым видом то и дело чёркала что-то в своём электронном блокнотике; в один из таких моментов свет фонаря замерцал, потускнел – и погас.
Доктор вынужден был признать, что источников света у него больше нет.
– Cate, – поинтересовался Сикорский. – Is your device good charged?
– Less than half. However let me go in front, – заявила она. И добавила: – Я думаю, мы заблудились.
Доктор Махараш вздохнул и пробормотал нечто в том роде, что теперь он ничего не гарантирует, пропустил даму вперёд и замолчал. Новый фонарик светил слабо, и Сикорский даже подумал, что мог бы видеть и в полной темноте, но проверять совсем не хотелось.
Также не хотелось выяснять, как долго он сможет не есть и не пить в сложившихся экстремальных условиях. В таких условиях, когда съедены даже те сомнительные припасы, которые Махараш прихватил на складе у входа в лабиринт, лучше, конечно, оказываться с хорошо укомплектованной самоходной кухней. Где булькает супчик, источая морковно-укропный аромат. Можно с куриными крылышками и оливками. А как вкусно его бы ел Ватенмахер, вот его бы сюда! И рассказывал бы про новую методику пухудельного голодания, как это умеют делать только по-настоящему хорошо упитанные люди. Что-нибудь, скажем... ну, вроде алфавитной диеты. Допустим, сегодня можно было бы есть только блюда на букву б. Балычок, бекон, бефстроганов, бутерброд с бужениной... Но приходишь в столовку – а там только бескалорийное безе. Выйдешь на улицу, увидишь бабку с беляшом... В общем, только истинные ценители диеты доходят до твёрдого знака.
Хорошо ещё, что у Кэйт нашлись бодрящие таблетки, но, во-первых, они экспериментальные, во-вторых, не так уж они и бодрят, почти никакого эффекта... Когда еда на исходе, на своих товарищей начинаешь смотреть иначе. Чёрт, откуда взялся этот запах?.. Вот, например, Кэйт. Напрасно она так уж следила за своей фигурой – теперь её хватит от силы на неделю. Супчик из крылышек... А потом, увы, придётся есть малоаппетитную махарашатину.
Доктор споткнулся, охнул и приостановился, тяжело дыша. Нет ли у кого-нибудь чего-нибудь от сердца? Проклятый лабиринт... Но никаких таблеток уже не было. Махараш заковылял медленно, пошатываясь и держась за стену.
Сейчас, сейчас мне станет легче... Организм – система чрезвычайно адаптивная. Из каких-то там атомов и молекул, не нашедших применения в благородных веществах, бог знает, как, и вообще неизвестно, зачем, организуются самодвижущиеся, саморазмножающиеся, саморазвивающиеся существа. И вот уже – о чудо! – прямоходящий гориллоид высекает из кремния искру, осваивает плавку и литьё, и, в конце концов, присваивает и подчиняет себе всё неживое, потому что у того и мысли нет сопротивляться. Согласитесь, это самое удивительное превращение из тех, которые были на самом деле, и даже из тех, которое можно вообразить – куда там глиняным табличкам, будь они трижды неладны.
Он в очередной раз приложился к стене, затем удивлённо ахнул – и пропал.
Через некоторое время, найдя в стене почти незаметную дверь, его обнаружили ползущим вглубь коридора, в конце которого был явственно виден свет, ничуть, впрочем, не похожий на солнечный.
Продолжая двигаться тем же манером, доктор забормотал. Если это то, что я думаю... Если на минутку поверить легенде, то это...
Сикорский ухватил Махараша за пояс и, морща нос, грозно прошипел: тише, доктор, тише, там могут быть люди. Тот удивлённо хрюкнул и принял вертикальное положение. Поправил галстук, повязанный вокруг головы, пропустил вперёд Кэйт, державшую наготове пистолет, и они, без шума и разговоров, шаг за шагом подобрались ко входу в огромную пещеру.
Ни боевиков, ни потерянных душ – внутри не оказалось никого. Если, конечно, не считать величественной фигуры некоего божества, чем-то неуловимо похожего на медитирующего Александра Исаевича Солженицина. Бородатое изваяние сияло проплешиной в свете скрытых от взгляда ламп и, казалось, без особого интереса поглядывало на завороженных посетителей.
Едва заметной дымкой по полу стелился туман. Казалось, что это от него веет жутковатым запахом, который, впрочем, спустя какое-то мгновение стал сладковатым, затем тонким и приятным, а потом и вовсе пропал.
– Dear doctor, what do you mean about it? – поинтересовался Сикорский.
– It looks like a Buddha, but… – Махараш почесал свою густую щетину и сообщил, что всё дело в бороде: не встречалось ещё Будд ни с усами, ни с бакенбардами, ни с какой-либо прочей растительностью на лице, поскольку в регионах традиционного буддизма борода как таковая у населения, в общем-то, не растёт. Кроме того, мне приходит на ум нечто совершенно иное.
В протошумерской космогонии – я не буду слишком в неё углубляться – существует так называемая легенда о каменных близнецах. Итак, вначале не было ничего, но затем у бога-отца появились дети – Тот и Этот. Для них был создан мир, в котором мы живём, для развлечения. Занятой родитель снабдил его всеми пятью стихиями, а также населил, дабы малыши не скучали от наблюдения одних только идиллических видов, разнообразными самодвижущимися игрушками – в том числе, конечно, и людьми. Глиняные таблички с проектными материалами он использовал для оформления ночного неба, а вторую часть табличек, с инструкциями по развлечениям и превращениям, по рассеянности оставил на земле. И удалился по своим делам.
Клубы тумана колыхались и опадали, обнажая каменный пол. Казалось, кое-где выступали костяшки скрюченных пальцев, но это не вызывало никаких эмоций ни у оцепеневших слушателей, ни у доктора, который говорил и будто не мог остановиться.
Близнецы, говорил он, резвились. Тот собирал армии крокодилов и горилл, Этот отвечал тиграми и орлами. Тот призывал слонов и змей, Этот выступал с носорогами и львами – но окончательно победить не удавалось никому. Неизвестно, кто первым привлёк людей, но оказалось, что именно они, обученные и вооружённые, для игры в солдатики подходят лучше всего. Была, впрочем, одна проблема: люди не могли воевать друг против друга просто так, без цели. И тогда близнецы выдумали добро и зло. Люди разделились на своих и чужих, и каждый теперь думал, будто он служит добру, а враги – злу. И стали войны ожесточёнными и отчаянными, да настолько, что близнецы замерли, всецело поглощённые зрелищем, и так, век за веком, постепенно превратились в каменные глыбы. А люди и по сей день не знают жалости, видя в других служителей зла, хотя в действительности и добро, и зло – проявление одного и того же, воплощение игры совершенно одинаковых близнецов. Вот так-то. Между прочим, есть версия, что именно этих ребятишек изображали скульптуры афганских Будд, относительно недавно расстрелянные из пушек талибами. Версия вполне заслуженно критикуемая, но сторонники у неё тоже есть, причём, что интересно...
Сикорский высвободил из тумана слегка затёкшую ногу и попытался сделать шаг вперёд. Пространство перед ним колыхалось. Движения давались с трудом, и казалось, что сам воздух цепко придерживает сзади за рубаху. Впереди, у подножия монументального истукана, на узком и высоком столе из белого камня виднелась горка глиняных табличек.
Взяв одну, он, будто впервые видя такой странный предмет, поднёс её ближе к глазам и стал вглядываться, вертя так и эдак. Какая-то мысль стучалась внутри черепной коробки, но было не до того. В самом деле, стоило ли ехать так рисковать из-за такой вот бесполезной вещицы? Глины можно ведь наковырять в любом карьере, и даже после тщательнейшей обработки на этот носитель информации поместится не много. Что могут содержать эти нестройные письмена? Из-за чего тут сшибаться лбами?..
Стряхнув оцепенение, к нему подошла Кэйт, взяла вторую табличку и присоединилась к молчаливому созерцанию.
Махараш приблизился, не умолкая. Так вот, говорил он, когда Единобог вернулся посмотреть, как дела у его детишек, и обнаружил их дремлющими в камне, он расстроился. Он решил уйти, предоставив этот мир самому себе, обрекая тем самым его на боль и страдания. Таким образом, наши дела его не заботят...
Сикорский, проявляя способность мыслить аналитически в самых неподходящих обстоятельствах и в самый неудобный момент, вклинился в монолог Махараша и поинтересовался, почему же этот бог – Единобог, тогда как он является божеством верховным, то есть по определению возглавляет некоторую иерархию, и не может ведь он быть начальником самого себя.
Махараш тут же сообщил, что вопрос этот был сформулирован ещё при царе Горохе советским востоковедом Семёновым и впоследствии породил серьёзнейшую дискуссию о размноженческой способности бога-одиночки. Семёнов и его последователи настаивали на так называемой естественной логике боготворения. То есть, что человек творит бога по своему образу и подобию. А раз так, то-де и верховное божество – это старший начальник и чуткий руководитель, единолично распоряжающийся всем и всеми вокруг, причём эти последние созданы отцом-созидателем для исполнения тех или иных поставленных им заданий. Ну, и как же они были созданы, спрашивали оппоненты. Неужели самим Единобогом, без участия его супруги? А она откуда взялась? А он?.. Нет, не было никаких подчинённых богов, не было даже и богов-младенцев, а всё это лишь параматериальные объекты, проекции самого творца. Он мог ими двигать, мог ими думать и жить, но в сущности всё это было одно и то же – вот что значит Единобог. Однако семёновцы, и я придерживаюсь их позиции...
В руках у Кэйт сверкнула вспышка, затем ещё и ещё. Кэйт фотографировала своим электронным прибором таблички, потом пространство вокруг, потом фигуру божества.
Тут-то всё и произошло.
Оно, божество это, сделало неуловимое движение, и в момент, когда Махараш совершал непростой словесный переход от генезиса к эсхатологии, в компанию ударила молния.
Блокнотик разлетелся на куски, компанию отбросило в сторону, раздался грохот. Каменное небо зашаталось, затем всё вокруг нестерпимо ярко вспыхнуло, и мир вокруг пропал.
Очнулся Сикорский, видя сквозь едва разомкнутые ресницы мягкий, ласковый белый свет, и, потягиваясь, вдохнул милый сердцу запах больничной палаты.
- См. также: Предыдущая часть, Продолжение