ЕДКОЕ ЯВЛЕНИЕ
– Я за вами, – произносит капитан после того, как за спиной затихает гул от закрывшейся двери. Капитан пытается поймать взгляд Петухова, но из-за тёмных или даже, можно сказать, томных очков последнего у него ничего не выходит. – Приказ полковника – будете мне помогать по документам. – Он обозначает в руке папку с бумагами и ждёт.
В небе слышится клёкот чаек, откуда-то попахивает серой. Петухов не выражает никакого служебного рвения.
– Здесь такое место, – говорит майор от картографии, – что нельзя ни на что положиться. Вот, например, облака. Вы можете не знать, я и сам не специалист, но их основные разновидности легко различаются по внешнему виду: кучевое облако похоже на кучу, а перистое, соответственно, наоборот. Есть и более редкие варианты. Выше обычного уровня, в стратосфере иногда встречаются перламутровые облака. Считается, что для их образования нужны горные вершины, а называются они так, потому что переливаются разными цветами. Это редкое в других местах явление здесь вы можете наблюдать прямо сейчас, но обратите внимание, что никаких гор вокруг нет, одни сопки. – Петухов потягивается и садится в своём шезлонге чуть повыше. – Или, тоже для примера, вот какая у меня интересная магнитола.
Рука майора опускается с подлокотника на аппарат, напоминающий антикварный деревянный ящик неясного назначения.
– На большой земле всё ловится: и УКВ, и метровые, даже Лондон с Парижем, а здесь – как в подводной лодке. – Петухов нажимает на кнопку и крутит ручку. Динамик шумит и потрескивает. – Но иногда слышно что-то цифровое, как раньше модемы снюхивались. Может, что-то по факсу передают, а мне принять нечем.
Петухов щёлкает выключателем и неторопливо встаёт.
– И ещё один факт. Сюда попадают немногие, и вернуться могут не все. Это место, как вы и сами видите, экстерриториально и не подчинено ни вашему командованию, ни вам лично, так что приказы, если только мне захочется, здесь буду отдавать я. Но пока что у меня – дела, мне совсем не до вас.
Тут капитан начинает замечать, что палки, из которых собран шезлонг, и не палки вовсе – да и откуда им взяться среди камней – а самые настоящие кости, наверняка человеческие, и горка в отдалении, конечно же, сложена из черепов.
Майор между тем, поднявшись, идёт к Тремпелю. Капитан, как перепуганный кот на задних лапах, отступает в сторону и пятится, пытаясь нащупать стену и дверь, откуда вышел, но не обнаруживает ничего; майор же хмыкает и движется прямым курсом. Не дав Тремпелю опомниться, подходит к отсутствию стены из камня и железа, суёт туда руку и чем-то там клацает, после чего пропадает из виду, как бы проваливаясь в невидимую дверь, и вот его нет совсем. А капитан остаётся один со своей бумажкой.
Тремпель запоздало пытается повторить майорский манёвр, но только ловит руками воздух. Над ним пролетают чайки, море шумит, как будто здесь всегда так было и будет дальше, пусть даже некий человек, а люди всегда всё портят, слегка тут задержался. Чуть в стороне стоит навес, по которым свален всякий хлам.
К полудню капитан успел потоптался на месте и пройтись туда-сюда через дематериализованный выход из туннеля, тыкая руками в несуществующую стену и пиная землю ботинком; изучение поднавесных материалов ничего не дало кроме баклажки с водой, приличной закладки сухпайков и консервов и очевидного вывода, что их сюда приволокли из другого мира. Шезлонг оказался обычным деревянным изделием, кое-где по-военному перемотанным изолентой. И то, и другое – ценный ресурс для выживания, отметил капитан, и присмотрелся к горке черепов поодаль: однако и они при ближайшем рассмотрении были всего лишь каменной кучей вроде тех, что иногда наваливают организованные туристы для обозначения маршрута. Вдали виднелась ещё одна.
Капитан подобрал обнаруженный среди хлама вещмешок, нагрузил суточным харчем, написал на своей бумажке «ушёл по маршруту, скоро буду», придавил её камнем на видном месте и двинулся на разведку. Ландшафт и в самом деле был странноватым: каменные пустоши перемежаются песчаными полями с редкой растительностью, кое-где булькают вонючие грязевые лужицы, что, впрочем, не может испортить хорошо выдержанный аппетит, тем более что горизонт, затянутый туманной дымкой, напоминает приличный слой масла на добром куске хлеба – правда, без какой-либо, хотя бы самой лёгкой сырности или почти неразличимой колбасности.
До первой кучи Тремпель добрался быстро, и до второй тоже. За третьей стали просматриваться лилово-дымчатые сопки, под одной из которой после дискуссии с самим собой (как же ты дошёл до жизни такой, спрашивал капитан себя, а тот отвечал: ногами, ногами) было решено сделать привал.
Перекусив галетами и консервами с лёгким непредосудительным душком, насидевшись без движения и належавшись глядя в небесный калейдоскоп, капитан было двинулся дальше, но тут обнаружилось, что в ботинке порвался шнурок. Заменить его было нечем, починить толком не удалось, причём сначала не удалось морским узлом, а потом и обыкновенным. Идти стало совсем неудобно, и заныли обе ступни. Полевой устав рекомендует всяческие тяготы и лишения переносить легко и вообще проявлять смекалку, но конкретно про данный случай даже специальная литература умалчивает.
Капитан ещё поднялся на сопку и оглядел окрестности, утыканные подобиями гигантских заброшенных муравейников, причём на вершине каждого как будто бы стояла едва различимая человеческая фигурка, что было очевидной оптической иллюзией и признаком психологического перенапряжения.
Удивительно мало надо человеку для несчастья – достаточно такого пустяка как служебные неприятности или ноющая мозоль. Вот так-то. Деды наши в сапогах Берлин с Парижем брали и правильно делали. Но тремпельские ботинки сапогами никогда не были, а теперь, с каждым шагом всё больше превращаясь в скрипящие пылью колодки, уже и не станут. «Ноги, ноги!» – вздохнул капитан, мысленно пометил высоту как «отработанную» и захромал вниз по склону и вдаль по камням.
Нежаркое солнце давно миновало свой невысокий зенит и улиткой по стеклу ползло к холодному серому морю. Начинало смеркаться, а до базы было ещё далеко.
Где-то на полпути, для поднятия боевого духа капитан взялся потихоньку напевать кавалерийский марш, но довольно быстро сбился на песенку беспризорников и, просклоняв её на все лады, стал бессвязно бормотать, вздыхать и охать, после чего, решив всё-таки экономить силы, снова затих. А затем ему явился призрак Петухова.
– Многие говорят о каких-то специальных кругах ада для любителей чекистской старины, — сообщил призрак, покачиваясь на валуне с воздетыми руками на манер уличного проповедника, – но это всё идеалистические фантазии. У ада очень сложная топология – для простоты можете себе представить выворачиваемого наизнанку ежа, и это ещё будет очень приблизительной моделью. По аду не прогуляешься под ручку с Дзержинским – у нас тут не до развлечений.
Тремпель ему ничего не ответил – говорить с призраками дело бесполезное. Кроме того, его ведь и нет, всё это игра утомлённого мозга. Петухов, однако же, для вящей убедительности погремел веригами, которые, впрочем, по достижении некоторого эффекта куда-то пропали.
– Это такая форма побуждения к действию. Деньги есть мера всех вещей, вещи есть мера всех людей. Александр Васильевич Суворов в одной только Финляндии оставил по себе сто километров каналов; Иосиф Виссарионович Сталин, тоже генералиссимус, – четыреста, а от тебя, товарищ капитан, не останется не то что каналов, совсем ничего. Да никому от тебя, кроме страданий, ничего и не надо, вот в чём дело.
Призрак поправил очки и по эпиэллиптической орбите обогнул постанывающего едва ли не на каждом шагу Тремпеля и продолжил лить бальзам красноречия во второе ухо невольного страстотерпца.
– Многие из нас, не все, рождены, чтобы страдать. В этом суть исторического процесса и структура современного общества. Человека начинают истязать с рождения и не отстают, пока не умучают до смерти. Вас наверняка в детстве немножечко били и заставляли есть противную молочную пенку. Это мягкая сила ежовых рукавиц...
Тремпель замотал головой, и призрак, прежде чем исчезнуть, успел сообщить, что ад в отдельно взятой стране уже в основном построен, причём давно, и надолго, просто это понимают ещё не все и не до конца.
Солнцу пора было закатиться, но оно будто застряло в дымчатых испарениях, и мир, погружённый в сумрак, всё никак не исчезал во тьме. Вероятно, поэтому капитан увидел огонёк впереди не сразу. Воодушевившись, он снял ботинки и попытался ускориться, однако почти сразу же ушиб сперва одну ногу, а следом и вторую, причём натянуть ботинки на распухшие ступни обратно уже не удалось, так что ковылять пришлось босиком.
Ботинки, неизвестно кем и когда связанные между собой остатками шнурков и помещённые на капитанскую шею, болтались и постукивали, как раскисший деревянный колокольчик. Чтобы не выдать себя раньше времени, пришлось их обнять и нести, как раненую птицу.
Темнело; огонёк приближался; стали доноситься голоса – чем ближе, тем яснее, и голоса эти неторопливо переговаривались.
– Взяли мощную нейросеть, – говорил первый, – скормили ей многолетнюю подборку советских газет, фильмов и учебников и получили усреднённую цифровую личность бывшего нашего человека. – Голос будто принадлежал какому-то знакомому профессору, но, однако же, все знакомые Тремпелю профессора носили погоны, а этот явно был штатским.
– Это они от одиночества, – заметил между тем второй. – После смерти СССР им поговорить не с кем.
– То же самое сделали на базе немецкого материала, чтобы затем, в рамках стратегического моделирования, усадить их за игру в Цивилизацию. Там начинаешь с поселенца в каменном веке, строишь города и дороги, торгуешь и воюешь, а заканчивается всё атомным катаклизмом. Пошаговая симуляция.
– Да, – сказал второй, – это мы проходили. На втором курсе, когда никто не видел.
– Сначала всё было предсказуемо. Как известно, ещё Фридрих Вильгельм I прогнал всё мужское население через армию, так что дисциплина и трудолюбие германского народа неизбежно отпечаталась и на корпусе литературы, а значит и в матрицах электронного мозга. Всем этим напичканный, он строил гексагональные системы городов и дорог, аккуратно вооружался и систематически развивал науки. Так что когда две экспансионистские цивилизации столкнулись, то противник под натиском немецкой военной машины не устоял. Земля дрожала под ногами, копытами, колёсами и гусеницами, пали и Москва, и Киев, и Ленинград. Так бы всё и кончилось, но ведь в каждом русском дремлет Кутузов. Они отошли куда-то за Урал, перегруппировались...
Тремпель устроился в засаде у навеса. Обоих говоривших было отлично видно; правда, второго – со спины. Так подобраться, несмотря на кандалы! – подумал капитан, – вот что значит профессионализм! – и тут же сообразил, что это за профессор. Никакой он не профессор, а Петухов. Второй, тоже в кителе, напоминал кого-то знакомого.
Петухов продолжал говорить, не снимая очков, из-за чего создавалось впечатление, что его невидимый взгляд иногда направляется мимо собеседника прямо на Тремпеля. Но за этим не следовало никаких действий, одни разговоры, смысл которых постепенно начал от капитана ускользать. По телу разлилась усталость, бороться с которой становилось всё тяжелей.
– Это, кстати, был мир без Америки, будто бы не существовало Колумба или если бы кто-нибудь возьми эту Америку, да и закрой. Также без Британии – согласитесь, без неё лучше, дорогие радиослушатели. Без Франции с Японией и вообще без посторонних. Здесь возникает известный парадокс победителя: когда не остаётся врагов, наступает цивилизационный тупик, при котором социальный организм теряет смысл существования и начинает разрушаться. Все старые игроки в «Цивилизацию» (а новых нет и уже не будет) об этом знают.
– Всегда можно выделить внутреннего врага, если надо. – Этот второй говорил явные глупости, и за него было немножко стыдно. Капитан даже чуть не подал голос, но вовремя спохватился.
– В большинстве случаев русские оставляли один вражеский город, что называется, для развода, зажатый со всех сторон, для надёжности, войсками. Но всё равно смысл игры очень быстро терялся, и процесс начинали сначала.
Тут бы следовало спросить, чем же увенчался эксперимент, но этот второй, в котором капитан начал подозревать самого себя, в нарушение всяких ожиданий пропел что-то о тайге до британских морей, в связи с чем Тремпель подумал, что, быть может, это не с окружающей действительностью что-то не так, а с ним самим, после чего вселенная облегчённо вздохнула, и он заснул.
А проснулся в одиночестве, в обнимку с тихо шипящей магнитолой. На её потёртой панели в серой рассветной мгле тускло горит красная лампочка.
- См. также: Предыдущая часть