БЕГОВЫЕ УЛИТКИ
Гауптвахта размещалась неподалёку, в старинном здании со стенами чуть ли не полутораметровой толщины, пережившем и расцвет дома Романовых, и падение советской цивилизации.
Ряд исследователей полагает, что достижения тех лет давно растворились во времени, оставив нам редкие артефакты вроде потускневших фотографий и всё менее убедительных документов. Иные говорят, что хоть люди, волей которых держалась эпоха, давно ушли, часть их наследия нашла вторую жизнь, как это случалось со старыми крепостями, растащенными по камням окрестным людом для своего хозяйства. Мало кто ждёт, что эти камни сложатся снова, но некоторые не перестают находить ростки грядущих побед в нашем уже почти что воображаемом прошлом.
Капитан расписался в журнале, перекинувшись с вахтёром несколькими словами о скверной ревматической погоде. Железная решётчатая дверь открылась с заржавленным лязгом, а закрылась уже за спиной Тремпеля с пробирающим позвоночник низкочастотным гулом. Ступени вели в подвал, откуда всякому гостю навстречу поднималось облако леденящей сырости. Идти туда было бы полным безумием, но и торчать на входе не хотелось, так что капитан решил составить компанию надзирателю.
Камера, куда они шли за Петуховым, размещалась в дальнем конце подвала, где, если ничего не поменялось, а в таких местах никогда ничего не меняется, держали самых злостных нарушителей дисциплины. Где-то в глубине коридора кто-то, кажется, невесело стонет; старик надзиратель позвякивает связкой ключей; с потолка в такт шагов размеренно капает вода.
– Где он, в тупичке? – спросил Тремпель.
– А то где ж ещё, товарищ капитан. Возится со своими улитками.
– С улитками?..
Это было нечто новенькое, и капитан от неожиданности даже чуть не споткнулся. Во-первых, становилось чуть яснее, куда постоянно пропадал Петухов, хотя и не очень понятно, зачем. Во-вторых, улитки. Можно было бы предположить, что кто-то из начальства открыл подпольную фабрику деликатесов с прицелом на внешний рынок и приставил майора приглядывать, но из путанных объяснений надзирателя выходило, что улитки эти не простые, а беговые, причём внешне хоть и похожие на обыкновенных жёлтых ампулярий, в действительности же если и не генно-модифицированные в плане повышенной подвижности и морозостойкости, то уж точно прошедшие жёсткий отбор и специальную подготовку. Кто этим руководил, было неясно, однако точно не майор, и без отцов-командиров, само собой, не обошлось. Надо сказать, место подобралось не наобум, а из-за того, что в здешнем микроклимате и так то и дело заводилась всякая ползучая живность, и даже сам Тремпель как-то с группой курсантов ходил сюда в наряд для вычистки подвалов от безобразной зеленоватой слизи неясного происхождения.
Они шли некоторое время в молчании, и капитан, почёсывая подбородок, внезапно вспомнил, что надзирателя зовут Кирилл Мефодиевич, хотя об исторической роли упомянутых просветителей тот вряд ли знал, сам никакой филологией со всей очевидностью не занимался и странноватым именем наверняка был обязан шутнику-дедушке.
– Я только не понял, – сказал капитан, когда они уже подходили к тупичку, – зачем им понадобилась морозостойкость. Для освоения Сибири?
– Так ведь они ж чуть что – сразу в спячку впадают. Как-то даже соревнования пришлось переносить, где-то в Англии. Ещё были эксперименты по химическому подогреву, но фокус раскусили и приравняли к допингу, а кто-то даже заподозрил в разработке биологического оружия...
Надзиратель ещё некоторое время распространялся насчёт особенностей разведения брюхоногих, ложноногих и головоногих, а также сырости, близорукости и подагры, не переставая бормотать и ворчать даже тогда, когда, гремя железом, отпирал тяжёлую дверь, и только после этого, оглядевшись и уставившись в пустоту, умолк.
– Ну, что там? – поинтересовался капитан.
– Ничего.
– Ничего разное бывает. Ничего хорошего или ничего плохого?
Мефодич развёл руками, одновременно освобождая Тремпелю проход. Внутри как раз хватало всякого хлама, на то он и тупичок, а вот одушевлённых, так сказать, предметов недоставало. Если, конечно, не считать улиток, резвящихся в своих плексигласовых жилищах, рядами стоящих на основательных стеллажах. В лучших своих экземплярах достигая в размерах сардельки, ползали животные быстро, но неторопливо, как будто незадолго до этого сожрали своего укротителя и теперь удовлетворённо прогуливаются, переваривают. Но, конечно же, влезть в них Петухов без остатка никак не мог.
На вопрос, не ошибся ли надзиратель с камерой или с чем-нибудь ещё, тот замотал головой, а насчёт того, где же всё-таки майор, отвечал, что сейчас вроде как нету, но это нормально, просто надо подождать. Однако объяснить, что да почему, не смог.
Тремпель на мгновение представил, как он втолкует дедушке, что это побег, и как послышатся отдалённые крики, зазвучит сирена и, медленно и гулко скрипя шестерёнками, старая военная машина придёт в неумолимое движение. Представил – и решил с этим повременить.
– Хорошо, ожидайте за дверью, – распорядился капитан и указал надзирателю на выход.
Предоставленный сам себе, капитан прошёлся по камере. Где-то что-то булькало, как реагенты в реторте. В глубине помещения, куда свет электрических ламп едва доставал, где по углам стояли старые швабры с метёлками, среди ржавого хлама, каких-то ящиков и коробок, почти сливаясь с переплетением водопроводоподобных труб стоял холодильник типа «ЗиЛ». Точнее, аппарат, похожий на него своей округлостью форм и системой управления, состоящей из ручки в виде рычага. Нечто подобное Тремпель недавно видел.
Подойдя к аппарату, капитан дёрнул за ручку. Дверца открылась не без усилия и с лязгом. Внутри было пусто, темно и тихо. Сунув руку вперёд по плечо и ничего там не ощутив, он оглянулся, убеждаясь в отсутствии свидетелей и одновременно фиксируя на память образ этого мира, согнулся буквой г и, увлекаемый неизвестностью, как чёрной дырой, не забыв прикрыть за собой дверцу, полез в черноту.
Двигаться наощупь, осторожно втянув голову на манер черепахи и выставляя руки подобно улиткиным рожкам, никому не свойственно. Если только этот кто-то не крот и не земляной червяк. Но, оказавшись в узком железном туннеле, куда деваться? Зато сразу понимаешь, как начнёшь рефлекторно ужиматься, спотыкаться и натыкаться на всё подряд, если вдруг ослепнешь и не обзаведёшься вживлённым под кожу киборганическим сонаром. Как у летучих мышей. Мышь кричит в ультразвуке и ловит отражённый сигнал. Человек молчит, ловит перед собой воздух и вглядывается в пустоту.
Через некоторое время впереди показалось неясное пятно, затем во тьме стали появляться прорехи, потом стал различаться пронзаемый лучами света контур двери, и вот капитан, предусмотрительно успокоив дыхание, осторожно выбирается наружу.
Местность, судя по низкому солнцу и нордическому ландшафту с карельскими берёзками, крикливым чайкам и угрюмым волнам, напоминает Новую Землю или даже землю Санникова. Однако ни снега, ни ветра, и совсем не холодно, даже скорее тепло.
Петухов, как будто учился этому всю жизнь, картинно сидит на шезлонге, вытянув ноги и заложив руки за голову, чему нисколько не мешает даже то, что шезлонг собран из веток и прутиков. Он смотрит на неспешный танец облаков, и даже хруст камней, доносящийся из-под ботинок приближающегося Тремпеля, его почти не выводит из равновесия.
Он оборачивается, бросает оценивающий взгляд, произносит: «Капитан-капитан, как же вы мне мешаете», – и возвращается к своему занятию. Конечно же, ненадолго.
- См. также: Предыдущая часть, Продолжение