О ХОЛОДЕ, ФОЛЬГЕ И ВИТАЛИНЕ
Двигая головами в такт шагов, голуби повторяли походку своих далёких предков позднеюрского периода, и, давно обзаведясь городскими манерами, прогуливались по бетонным дорожкам, сложив крылья за спиной. Квадраты плит, как шахматные клетки, организовывали пространство, но птицы не задумываются над геометрией сквера, потому что сами являются его частью.
Ко мне подошла Тутта и сказала:
– Вот и я.
У неё был рассеянный вид. Такой она была мне не знакома – ни улыбки, ни уверенности движений – подойдя и остановившись, Тутта как бы продолжала плыть, будто не решаясь до конца мне довериться. Я встал, предложил даме руку, и мы направились в кафе, с каждым шагом сокращая дистанцию между собой: говоря о пустяках наподобие типично европейской зимы, лишённой и русских морозов, и человеческого тепла, мы приближались к вопросу, который предопределил нашу встречу: у Тутты стали исчезать знакомые. Я не верил.
Мы заняли столик у окна, и Тутта принялась говорить, что сотрудники пропали один за другим – кто уехал в командировку, кто заболел, кто-то взял отпуск, и однажды в офисе она осталась одна.
– Вообще не понимаю – всё это произошло так странно. Представьте себе: телефоны молчат, и ни до кого не дозвониться. Как будто никому до меня нет никакого дела, как будто меня просто нет. Сперва держала себя в руках, но к концу дня не выдержала и принялась пересматривать бумаги, искать хоть какое-то объяснение. Вот вы сами посмотрите, что меня к вам привело. – С этими словами, всеми брошенная Тутта вынула объёмистую папку – и что только не умещается в дамских сумочках! – и положила её передо мной.
Что есть человек? Пока изо дня в день видишь одни и те же лица, говоришь с людьми об одном и том же, ты не питаешь к ним особого тепла: эти люди будто твоя часть. Нельзя же с трепетом относиться к себе, не рискуя впасть в нарциссизм. Так проходят месяцы и годы, и вдруг кто-то тебя покидает; нет, не со зла – просто ничто не стоит на месте. Тогда начинаешь постепенно ощущать разорванную связь, уникальность людей и скоротечность встреч, и говоришь: ecce homo, вот человек!
Сначала я просматривал подшивку со смешанным чувством нежелания лезть в чужое дело и снисхождения тому, кто нуждается в помощи, и не находил в материалах ничего, чтобы вызвало интерес. Но постепенно на некоторых фразах взгляд стал задерживаться. Тутта между тем общалась с официантом с непосредственностью натуралистки, вернувшейся домой из долгого путешествия. Они говорили о каких-то шашлыках из мидий и картофеле, запечённом в фольге с ломтиком бекона, а я всё медленнее перелистывал страницы. Какие-то рабочие выкладки с колонками цифр сменились не то выдержками из статей, не то заметками ad hoc*.
"Представляется ошибочным широко распространённое мнение, что нам следует копировать опыт реформ США. В отличие от этого государства, переживающего сегодня цивилизационный подъём, наше общество намного старше и опытнее. Именно поэтому терпели фиаско все попытки перенять социально-экономическую модель – на самом деле она в таком виде работоспособна лишь в обществах сходного возраста".
"Сегодня стало очевидным, что прогресса не хватит на всех, и быстрее развиваются те, кто уже более развит. Если в 1960 г. так называемый "золотой миллиард" (одна шестая часть мирового народонаселения, живущего в богатейших странах), имела доход, в тридцать раз превышающий доход людей, живущих в беднейших странах мира, то в 1997 г. этот разрыв выражался уже соотношением семьдесят четыре к одному".
"Возможно, не отдавая себе отчёта, какую задачу на самом деле решают Соединённые Штаты Америки, подвергая бомбёжке Югославию, они в действительности таким образом замедляют рост Европы как центра тяготения. В недалёком будущем следует ожидать подобной операции в Ираке либо в Саудовской Аравии, чтобы приглушить голос исламского мира, а также в Северной Корее, чтобы отвлечь от экспансии поднимающийся Китай".
Интересно, что это оказались материалы доклада, прочитанного в Нью-Йорке. Я вздохнул и перевернул десяток-другой страниц.
Тутта, насколько было видно, уже некоторое время наблюдавшая мои изыскания, чуть склонила шею, чтобы лучше рассмотреть текст, протянула руку к папке и со словами "да это не здесь" помогла найти нужный раздел. Здесь характер документов принял совершенно иной оборот: какие-то сложные топологические схемы перемежались адресами, номерами телефонов, фамилиями и фотографиями. Среди незнакомых лиц вдруг я встретил физиономию Жоржа, запечатлённую в разное время; в особенности мне понравилась его борода, которую он уже давно не носил, прямая и нарочито нестриженая, придающая ему вид шотландского воина времён Уоллеса.
"Любопытно, как вообще чувствуешь себя в килте**, в длинной бороде?.. Что ж, интересная папочка. И где же они такие водятся?"
– Ну, хорошо, – собрался с духом я, – но почему вы связались со мной, а не с г-ном Павленко? – Я пролистал бумаги и на одной из последних страниц внезапно увидел собственное лицо, и, запнувшись, подумал: "Всё доводи до конца". Тутта посмотрела на меня с сомнением. Нам принесли заказ, и она, шелестя фольгой, сказала: – А вы попробуйте с ним свяжитесь.
Кафе мы покидали молча. Порой слова – ненужная условность.
Машина долго не могла выбраться из центра, а я лихорадочно звонил Жоржу, и все попытки были безуспешны. Длинные гудки телефона соединялись со стуком сердца, отдающегося в ушах. Вокруг автомобили бессильно сигналили друг другу. Г-н Павленко всегда подходил к вопросу телекоммуникаций основательно, и поэтому положение казалось из ряда вон выходящим.
В конце концов мы вырвались на простор, и далее помчались стрелой на западную окраину города, к дому, где жил и работал Жорж. Солнце сверкало в окнах домов, уже не ослепляя глаз холодным светом, жизнь шла своим чередом – к чужим проблемам люди равнодушны. Мы приближались к цели.
Там, впереди, за городом – дремлющие леса, раскинувшиеся во всю ширь, пустынные поля, открытые небу, вдалеке уходящему в океан. Явления природы просты и безграничны.
У особняка г-на Павленко мы не смогли въехать во двор, так как на сигнал клаксона ничто не реагировало, и ворота не открывались. Нам пришлось пройти через кованую калитку, тихо отворившуюся на могучих петлях, миновать автостоянку, и, взойдя на порог, остановиться. Нас встречал Жорж, правда, сидя, не шевелясь и – без головы.
Тутта вскрикнула и отвернулась к кустам шиповника. Я кинулся к безжизненному телу, но не обнаружил ничего кроме нескольких глубоких ран, следов невероятной схватки, лужи крови да иссечённой зазубринами катаны, которую продолжал сжимать в руке поверженный боец. Нападавших явно было больше двух, так как в противном случае у них бы не оставалось шанса на победу – мне хорошо были известны фехтовальные способности Жоржа, теперь нашедшего покой.
Небытие наступает, как только поставлена последняя точка. Человек подобен книге, и пока он живёт, перелистывая страницы, пока глядит вперёд и видит даль, он ещё не окончен. Когда же книга умирает, её относят корректору, и тот наводит похоронную ретушь, далее труп доставляют в типографию, и в конце последнего пути в дело вступает пресс. Честный читатель, держа в руке посмертный оттиск, обыкновенно сам себе говорит: вот прошлое, отлитое в свинце.
Я огляделся вокруг. Со стороны калитки приближался человек. Его шаги напоминали походку посланника богов, быстрого, как мысль, Гермеса, который идёт к Персею, обезглавившему медузу Горгону, и несёт в сумке её голову. Правда, сейчас сквозь ткань не сочились капли ядовитой крови, обращавшиеся в змей, и не было на ногах у гостя крылатых сандалий. Это был тот самый любитель долмы, светловолосый сотрудник государственной безопасности и, как видно, охотник за головами: формат его ноши не оставлял никаких сомнений.
– Здравствуйте, здравствуйте, давно я вас поджидаю. Полагаю, нам лучше пройти в дом.
Тутта, по всей видимости, простившись с мидиями, взяла меня за руку.
– Да, и папочку позвольте, – добавил гость. Тутта легко рассталась с увесистой подшивкой, и хозяин положения подбородком указал нам на дверь. Мы вошли. Цвет лица бедной девушки, теперь не отпускавшей моей руки, даже в полумраке был бледнее костей, в целости и сохранности лежавших в чуть подсвеченных нишах оссария – по всему было видно, что бой происходил снаружи. Сзади слышались слова: – Меня обычно называют Чучельник. О, искусство таксидермии подобно дереву уходит корнями вглубь времён. Это и мумии египетских фараонов, и тонкая работа по созданию василисков, и шитьё заморских тварей. Да и сейчас музейные неплохо промышляют. Но настоящих мастеров почти нет. Почти. – Чучельник хорошо ориентировался в доме Жоржа. Мы прошли коридор, миновали несколько дверей и вошли в лабораторию. У моей спутницы из-под очков текли слёзы. Таксидермист продолжал: – Итак, у меня есть для вас удивительное предложение. Здесь, в этом боксе, – тут он приподнял жуткую ношу, – в холоде, фольге и виталине, голова г-на Павленко, в состоянии, вполне пригодном для восстановления. Никогда бы не расстался с таким приобретением, но долг, но дело, но долги... меняю свой товар на голову г-на Ворсюка, и уж вы мне её добудете вместе с вашим Жоржем.
Лаборатория жила своей жизнью. Что-то происходило в автоклаве, химический конвейер был загружен опытом, а за биокомплексом приглядывал ни на что больше не реагирующий оператор из серии неолитиков.
"Как же вы настойчивы, мистер Чучельник! Но, видимо, я стал частью странной игры" – подумал я и произнёс: – Я могу согласиться или не согласиться. Во втором случае, пожалуй, жизнь моя во многом потеряет смысл. В первом же случае я могу обещание исполнить или не исполнить. Что же послужит вам гарантией?
– О, сразу виден неспециалист. В данном случае наилучшей гарантией мне послужит ваше слово. Так что, по рукам?
Я смотрел на собеседника. Он мне совсем не нравился. Неприятный такой тип человека, осознающего свою неприятность. Так, наверное, легче. У меня выбора, на самом деле, не было. Я сказал: – По рукам.
Чучельник, улыбаясь, принялся раскрывать свой препарат, и, едва глядя на падающую в обморок Тутту, весело ей промурлыкал:
– А вы, мадам, не ждите встреч с друзьями юности беспечной...
-----
* По случаю (лат.).
** Национальная мужская одежда шотландцев.
- См. также: Предыдущая часть, Продолжение